глубокий вдох и приглушенно шиплю, стиснув зубы. Очередной приступ жесточайшей мигрени застает меня врасплох. Ощущение такое, словно сквозь височные доли всадили сверло толщиной с большой палец, врубив перфоратор на полную мощность. Я даже слышу грохот движка, отдающийся простреливающими спазмами в затылке. К горлу подкатывает тошнота, под сжатыми веками расплываются черно-красные кляксы, объединяясь в причудливые узоры. Голод, боль, недосып, общая усталость, многочасовой перелет — причин более чем достаточно, чтобы почувствовать себя по-настоящему херово. По сути ничего нового. Я не в первый раз загружаю мозг на полную мощность, без передышки работая над решением срочной проблемы. Это без ложной скромности моя суперспособность, благодаря которой я в свое время оказался незаменимым звеном в успешном функционировании системы безопасности АРС.

За годы службы мне удалось разгрести немало дерьма, не потому что я был умнее или одарённее остальных. Отсутствие выключателя — вот основное отличие и преимущество. Запустив пусковой механизм, я уже не мог остановиться, не экономил на энергетических ресурсах, выкладывался по максимуму, испытывая профессиональный и личный азарт. Я в одиночку находил стратегическое решение там, где оказывалась бессильная целая команда подготовленных агентов, и меня это заводило гораздо сильнее, чем толпа населяющих мой дом эскортниц, которые были нужны, чтобы сбросить зашкаливающее физическое напряжение, когда выпотрошенный мозг вырубался. Иногда я переходил границы, но каждая из шлюх знала, на что шла, подписывая контракт. Мне не нужно было церемониться, сдерживаться и заботиться о чьих-то чувствах. Я платил за покорность и доступность, и, если кто-то проявлял неуважение, либо несогласие, реакция была незамедлительной и порой неконтролируемой. Я этим не горжусь, но и стыда не испытываю. Отсутствие мук совести, как ни крути, существенно упрощает жизнь.

Но зато теперь я знаю, что значительно ее усложняет.

Это страх. Разрушительное и тормозящее чувство постоянного страха, вернувшееся в мою жизнь спустя почти два десятилетия.

Последний раз я испытал на себе его парализующее воздействие, когда, забившись в темный угол своего убежища, слушал, как убивают мою мать. Я был так напуган, что едва осознавал, что происходит, и не предпринял ничего, чтобы помочь ей, остановить взбесившегося клиента, спугнуть его… или признаться, что это не Нэнси украла сраные двести баксов.

Моя мать не была воровкой. Я их взял. Вытащил из кармана валяющихся на полу брюк, пока они оба были увлечены процессом. Об этом я не рассказывал ни одному своему мозгоправу, пытающемуся разглядеть в моем состоянии застрявшее в подсознании чувство вины, беспомощности, выливающееся в последствии в приступы ярости и гнева, направленные как на себя, так и на окружающих. Психиатры в один голос твердили, что я в любом случае не смог бы ей помочь, а скорее всего стал бы еще одной жертвой озверевшего садиста. «Ты все правильно сделал», — говорили они. — «Твоя мать вела аморальный образ жизни, который и привел к трагедии. Она должна была защищать тебя, а не ты. Нэнси подвергла твою жизнь риску. Тебе не за что винить себя, Колман».

Они ни черта не понимали. Ни один из тех, кто брался «лечить» меня, а потом опускал руки, назначая кучу транквилизаторов.

Я не чувствовал себя виноватым.

Нет.

Меня разъедало совсем другое.

Пьяные слезы и объятия моей матери не стоили даже тех проклятых двухсот баксов, потому что она тоже не сделала ничего, чтобы избавить меня от этого поганого чувства, с которым приходится жить. Нэнси бросила меня, так и не исполнив ни одного из своих обещаний.

Я считал, что она предала меня и ненавидел ее за это, и себя — за то, что не умею прощать.

— Мердер, я не помешаю? — приглушенный вопрос повисает в монотонно гудящем пространстве.

Проходит неопределённый промежуток времени, прежде чем я осознаю его смысл и распознаю источник словесного шума. Последовательный алгоритм переключения моего мозга с виртуальной конфигурации на реальную стал все чаще подвисать, и это только один из многочисленных лагов, атакующих перегруженный жесткий диск.

— Я не отвлеку надолго, — обещает Никки. Осторожно прикрыв за собой дверь, она бесшумно проскальзывает внутрь и уверенно направляется в мою сторону. Я разворачиваюсь вместе с креслом вполоборота как раз, когда она добирается до моего стола.

— Анджелина спит? — бросив на Веронику вопросительный взгляд, коротким щелчком клавиш перевожу экраны в спящий режим.

— А что ей еще делать в три часа ночи? — пожав плечами, отзывается Никки. Привалившись бедром к краю стола, она застывает в весьма откровенной позе. Полупрозрачную кружевную тряпку, наброшенную поверх трусиков, сложно даже с натяжкой назвать ночной рубашкой, о чем Никки прекрасно знает. — Тем более, что ты здесь, совсем один, работаешь в поте лица над нашей общей проблемой и не посягаешь на сон своей принцессы.

— Смотрю, тебе тоже не спится, Ник? — иронично парирую я.

— У меня есть причины для бессонницы, Колман, — выразительно фыркает Гарсия. — К тому же у тебя тут так интересно, — оглянувшись через плечо, непринужденно замечает она. Порхающий на заставке ангел с черными крыльями привлек гораздо больше ее внимания, чем то, что я предпочел скрыть. — Тебя все-таки взломали, Мердер? — повернув голову, она изучающе смотрит мне в глаза.

— Что ты имеешь в виду? — уточняю я, прищурившись.

— Последствия вирусной атаки налицо, — небрежно ухмыляется Вероника, кивая на экраны. Я не считаю нужным отвечать, хотя она этого и не ждет. — Когда я увидела твою серверную в Асаде, то пришла в ужас. Знаешь такое чувство, словно побывала в логове маньяка и чудом выжила, — продолжает Никки, шутливо округляя глаза. — Каких только страстей я себе не насочиняла, Мердер, — присев на край стола, она качает своей «особенной» ногой, непроизвольно любуясь, как произведением искусства. По сути, это так и есть. — Не один триллер с элементами кровавого хоррора можно было снять, а все оказалось гораздо банальнее, — ее взгляд снова возвращается к моему лицу. — Самое комфортное убежище рано или поздно превращается в камеру-одиночку, если ты не можешь удовлетворить потребность разделить его с кем-то еще. С моей стороны было глупо полагать, что с тобой этого никогда не случится.

— И что же, по-твоему, случилось со мной? — любопытствую, не удержавшись от иронии.

— Неизбежное, — улыбка Никки становится раскованной. — Чем яростнее человек доказывает всем миру и себе в частности, что у него нет ни сердца, ни совести, тем больше он уязвим. Тебя разнесло в клочья, да, Кол? — склонив голову к плечу, она дотрагивается кончиками пальцев до моей выбитой на костяшках татуировки. — Как ощущения? — выражение ее глаз мгновенно меняется, приобретая задумчивую глубину. — Не говори. Я и так вижу. Ты в полной заднице, Мердер. Как планируешь выбираться?