Юный хулиган подошел к Кольцову. Тот отвел его в сторонку ивытащил из кармана баллончик.

— Чья игрушка?

Костя решительно замотал головой:

— Не знаю… Не моя…

— Здесь твои отпечатки. Я проверил по базе.Наука — штука точная… Сам малевал или кто помог? — Вожатый кивнул награффити.

Жуков растерянно посмотрел на баллончик, потом поискалглазами друга-подельника Пантелеева.

— Значитца, так… Пока я про это никому не рассказывал.Ни Зинаиде Андреевне, ни Виктору Сергеевичу. Лично я против надписи ничего неимею, но им она не понравится. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.Поэтому у тебя полчаса, чтобы все стереть. И второе. Обо всех ваших проделках ясразу буду знать, поэтому завязывайте. Милиция знает все. Даже то, что выделали прошлым летом.

— А оно не смоется… Это заграничная краска.

— А еще есть?

— Только зеленая.

— Ладно, сейчас придумаем новое название, перепишите.Ты рисовать, кстати, умеешь?

— Смотря что.

— Приличное что-нибудь.

— В детстве рисовал.

«Блеск! В детстве рисовал… Еще б сказал, в юности».

— После сходки, в смысле собрания, нарисуешь.

Тем временем вернулся с хозработ воспитатель. Был он пообыкновению мрачен и суров, как проснувшийся зимой медведь-шатун. Покраскаколючей проволоки в розовый цвет не принесла ему ни морального, ниматериального удовлетворения. Возвращался он через территорию первого отряда,но Татьяну Павловну опять не встретил. Идти же к ней специально не отважился.

В каморке на его раскладушке стояла пластиковая бутылочкаиз-под лимонада. С цветами. Маленький букетик из двух одуванчиков и трехярко-красненьких полевых цветочков, названия которых Виктор Сергеевич не знал.На территории лагеря они росли повсюду. Сама раскладушка, в отличие отсоседской, была аккуратно заправлена.

Что за хрень? Очередная подлянка? Поднимешь вазочку, а тебена башку потолок рухнет. Или моча в голову ударит.

Виктор Сергеевич посмотрел на потолок, потом за спину. Наверанде никто не маячил. Не дотрагиваясь, он осмотрел вазочку-бутылку. Никакихниток, шнурков или проводков. А вдруг радиоуправляемая?! За то время, пока онсидел, техника далеко убежала. В бутылочке вода. Мертвая или живая? Большойвопрос.

Прикоснуться к букету он так и не рискнул. Решил бросить наамбразуру Леночку, чудный вой которой доносился из дамской палаты. Вошла вовкус, звезда юнгоградская, никак не остановится…

— Ленка, к нам в хату никто не заходил?

— Куда?

— Ну, в эту… Комнату.

— Я не видела. А что случилось?

— У меня на шконке… То есть на раскладушке… Цветы. Неты поставила?

— Нет, — почему-то испуганно замотала головойБичкина. — А Евгений Дмитриевич не мог?

После того, что Леночка видела накануне утром в мужскойкомнате, она имела право на подобный вопрос.

— Не мог, — ответил воспитатель. — Он же непи… не пижон дешевый!..

«Убил бы гада!..»

Не дожидаясь приглашения, заинтригованная Бичкина прискакалав мужской номер. Взяла в руки вазочку, покрутила и поставила обратно натумбочку. Потолок не рухнул, моча в голову не ударила.

— Да, интересно… А что вы волнуетесь, Виктор Сергеевич?Вам же не крапиву в кровать подложили. Кто-то хотел сделать приятное.

— Я не «симпатичный», чтоб мне цветы дарили.

Леночка не поняла зоновского значения слова «симпатичный».

— Почему? Очень даже симпатичный. У вас когда, кстати,день рождения? Не сегодня случайно?

День рождения… А действительно, когда? Кажется, зимой.

— Нет, не сегодня.

— Ну, значит, кому-то вы приглянулись. Воспитателюкакому-нибудь. Девочек здесь много.

— Ежели заметишь, кто к нам жало сунет, цыкни.

— Что-что?..

— Ну, короче… Если увидишь, кто к нам ходит, скажи.

Леночка отправилась допевать арию, Виктор Сергеевич сел нараскладушку и уставился на букетик.

Запутка, однако… Может, пионеры решили вину загладить завчерашнее ведро? А может… Татьяна Павловна? Ведь, кроме нее, Ленки иначальницы, воспитатель ни с кем не общался. Неужели?.. Правда, была ещеповарешка Мальвина. То-то она свои глазки заплывшие строила да чушь прекраснуюнесла с сексуальным намеком. Да, скорей всего, она.

…А ведь, и правда, приятно… Особенно когда это первый знаквнимания за тридцать восемь лет.

Яхту по инициативе вожатого переименовали в «Глухарек».Название грело ему душу и напоминало о славных добрых временах.

— Хорошо, не «Висячок», — заметил по этому поводувоспитатель, немного разбиравшийся в ментовском сленге.

Надпись на стене частично закрасили. «ГЛУХАРЬ FOREVER». Чтоозначало «вечный глухарь». Изобразить чистокровного глухаря у Кости Жукова неполучилось. Он плохо представлял, как выглядит сия птичка. Поэтому нарисовалгибрид петуха и филина.

Речевку переписывать не стали. Заменили одно слово. «Исчезлимамонты давно, а глухарей полным-полно!» Зинаида Андреевна на сей раз невосприняла инициативу в штыки, хотя немного удивилась.

— А почему именно «Глухарек»? А не «Петушок», например?

— Спросите у Виктора Сергеевича, — ответилвожатый, — это его идея. Якобы мы живем в тайге. А глухарь — символтайги.

Переспрашивать начальница не стала. Сыграл свою рольавторитет Виктора Сергеевича.

Капитаном по предложению Лены Бичкиной избрали девочку, МашуГудкову. Она приехала в лагерь во второй раз, но главное, была преданнымпоклонником вокального творчества вожатой.

* * *

Лагерная жизнь, выражаясь сухим производственным языком,постепенно входила в нормальный рабочий режим. Педагоги больше не подвергалисьмассированным атакам молодежи, в силу того, что сумели установить с воспитуемымконтингентом хороший психологический контакт.

Неразговорчивый Виктор Сергеевич понемногу начал общаться снародом и один раз даже сходил на вечернюю сходку вместо вожатого. Пронесло,испытание выдержал, коварных вопросов начальница не задавала. С Кольцовым ониуже обращались друг к другу по имени-отчеству, причем не только при свидетелях.Привыкли. Феня, конечно, еще проскакивала в прямой речи воспитателя, но не тактотально, как в начале смены. Приходилось себя сдерживать, хотя выругатьсяпорой чертовски хотелось. Однажды проносившийся по веранде Шандыбкин наступилна его босую ногу. Прямо на мизинец. Не исключено, специально. Посиневший отболи Виктор Сергеевич огромным усилием воли сумел остановить вырывающиесянаружу эмоции.