Я подхожу к огню и обращаюсь к седовласому Мастеру. Я не знаю, кто среди них главный, но он — самый старший.

— Когда мне можно будет уйти?

Мой голос эхом разносится по поляне. Маги застывают на месте, не поворачивая голов, Мастер откладывает в сторону ложку, которой ел мясную похлебку, и смотрит на меня.

— Я думаю, что скоро, фиоарна.

— Думаешь? — Я приподнимаю брови, внутри меня все кипит. — Если маг не может сказать правду, он говорит «я думаю»?

Мастер пожимает плечами.

— Если маг не знает правды, должен ли он лгать? Ты здесь не пленник, Серпетис. Но ты не уйдешь, потому что не такова твоя судьба.

Если и есть что-то, что я презираю в магах больше, чем их пустословие, так это игры в провидцев. Любой ребенок в деревне скажет, что видеть будущее нельзя. Отец Мланкина и отец его отца сажали в клетки всех этих кликуш. В последнее время их было особенно много. Даже из соседних деревень иногда долетали вести об очередном пророке.

Мир погибнет во тьме.

Солнце больше не взойдет над этой землей.

Цветущая долина завянет и высохнет, и станет пустыней, а потом на берег хлынет океан и затопит землю до неба и до гор.

— Мою судьбу на вчера и сегодня определили эти люди, — обвожу я рукой магов у костра. — Они притащили меня сюда, связали и теперь сковали заклятьем. Если бы не ваши чары, меня бы не было здесь.

— Ты так сильно мечтаешь о встрече с правителем, Серпетис. — Это уже говорит не Мастер, а тот кудрявый мужчина в плаще. У него мягкий голос, чем-то похожий на женский, да и лицо безволосое, округлое, с ямочками на щеках. Я пытаюсь вглядеться пристальнее, и он мне это позволяет. С легкой улыбкой глядит на меня и почти не двигается. — Мигрис во весь опор скачет в Асму, чтобы рассказать о нападении. Но даже уйдя отсюда завтра, ты сможешь настигнуть его у ворот города. Мы покажем тебе тропу, если ты захочешь.

Он достает из складок плаща траву и бросает в костер. Пламя становится пурпурным, странным, и я отшатываюсь, заслоняясь рукой, когда оно вдруг устремляется к небу высоким столбом.

— Смотри в огонь, Серпетис, смотри в огонь, Цилиолис. Смотрите в огонь, дети одинокой матери.

Я пытаюсь отвести глаза, но неведомая сила мне не позволяет. Цилиолис вскидывает руки, чтобы закрыть лицо — и они застывают на полпути. Я и он освещены ярким красным светом, только мы, хотя рядом с нами стоят и сидят другие маги. Остальные теряются в неизвестно откуда взявшемся сумраке. Позади подкрадывается тьма, исчезают небо и земля, пропадают запахи и звуки.

Только пламя и мы остаемся во мраке.

И прекрасная женщина со смуглым лицом, неизвестно откуда взявшаяся рядом с нами. Она обнажена. Пышная грудь, округлые бедра, мягкий даже на вид живот. Большие раскосые глаза и маленький рот. Темные волнистые волосы, спускающиеся по спине до самой талии.

— Ты еще не насмотрелся? — спрашивает она звучным грудным голосом, и я понимаю, что женщина меня видит.

Я отрываю глаза от сочной груди и смотрю ей в глаза. Она улыбается, маленький язычок на мгновение показывается между зубами, когда женщина облизывает нижнюю губу. Еще никогда женщина не вела себя со мной так откровенно.

— Кто ты такая? — спрашивает Цилиолис, и, переведя на него взгляд, я вижу, что и он смотрит на женщину как завороженный.

Меня охватывает ревность, когда она мягко смеется, улыбаясь ему.

— Меня зовут Энефрет, — говорит женщина. Это имя идет ей. — Я ваша мать.

Мать? Пах словно окатывает холодной водой. Я всматриваюсь в смуглое лицо и неосознанно качаю головой. Или она безумная, или…

— Где мы находимся? — спрашивает Цилиолис. — Я узнаю это место. Но я никогда здесь не был.

Под нашими ногами уже не пустота. Мы стоим на песке у реки, неторопливо несущей мимо свои мутные воды. Закатное солнце освещает лицо женщины, делая его еще прекраснее. Ее черные глаза блестят, когда она отвечает:

— Вы за пределами Цветущей долины. Не бойтесь, я верну вас обратно, когда придет время. И я не безумна, Серпетис. Вы все узнаете в свое время.

Мне и так все понятно. Магия. Маги заколдовали нас, та брошенная в костер трава была волшебной. Я все еще стою у костра, а все это — и закат, и река, и женщина — лишь морок, наведенный магией. И она, как истинный маг, бормочет всю ту муть, что они обычно бормочут.

— Нет, Серпетис, это не морок, — качает Энефрет головой. — Смотри.

Она взмахивает рукой, и мы оказываемся посреди пепелища. Это моя родная деревня. Я узнаю щербатые стены домов, развалины кузницы, вижу разбросанные вокруг куски глиняных кувшинов и остатки орфусы, растоптанные копытами чужих лошадей. Все кажется таким настоящим, что я делаю шаг вперед — и тут же замираю, боясь, что морок рассеется.

Мне одновременно больно и радостно находиться здесь. Это мой дом, но что же стало с ним! Дома, в которых жило не одно поколение людей, разрушены. Животные убиты, поля наверняка вытоптаны.

— Будут и другие, — говорит женщина.

Цилиолис озирается по сторонам с ошеломленным видом. Я качаю головой и все-таки шагаю вперед. Проваливаюсь ногой в пепел. Слышу хруст, вдыхаю запах трав.

— С другого берега реки придут еще люди. Их будет больше, — говорит Энефрет, ласково глядя на меня. — Серпетис, мы на самом деле здесь, у тебя дома. Мы вернемся к костру, когда найдем то, что тебе нужно.

— Неутаимую печать, — говорит Цилиолис рядом. — Ты ведь о ней говоришь?

— Да, дети, — говорит Энефрет, и я морщусь от этого прозвища. — Я говорю о ней.

Я понемногу осознаю ее слова. Мы в деревне, там, где я вырос и в последний раз видел отца и мать. Я стою там, где еще недавно был дом травника, а через десяток шагов от нас лежит куча глины и соломы, которая была когда-то моим домом.

— Неутаимая печать здесь, Серпетис, — говорит женщина. — Забирай ее и идем. У нас нет времени, нам еще нужно навестить дом Цилиолиса.

— Ты — самая сильная из магов, которых я когда-либо видел, — говорит Цилиолис уже у меня за спиной.

Я быстро иду к развалинам своего дома. В глазах от ветра стоят слезы, сердце сжимается так, что больно дышать. Эта женщина — ненавистный мне маг, но она перенесла меня сюда. Она дала мне возможность сделать то, ради чего я сюда и направлялся. Я не знаю, с какой целью — уж явно не потому, что я ее сын, но я ей благодарен.

Быть может… Потом… Она перенесет меня к матери?

Я добираюсь до развалин и на мгновение замираю, ощущая в сердце невыносимую боль. Я жил здесь восемнадцать Цветений, я разбивал коленки об эти камни, я помогал матери доить круторогую корову, которая жила в этом хлеву, здесь отец учил меня владеть мечом и говорить, как благородный.

Посреди черепков и соломы лежит чудом уцелевший глиняный стаканчик для соли. Я присаживаюсь на корточки и поднимаю его с земли.