Столько сил и времени потрачено впустую на поиски этогоубитого бандита, который якобы оставил Милене деньги! Правда, польза все-такиесть, ведь Насте пришлось обратиться к Равилю, а он вывел ее на Файзулло иХакима. Но если бы Седов не врал, все это стало бы известно куда раньше.

Теперь по крайней мере понятно, почему Сережке Зарубину неудается найти общий язык с коллегами Павла. Они прекрасно знают, каким способомон зарабатывает деньги, вполне возможно, они там все или почти все это делают,потому и не знают, что можно рассказывать оперу с Петровки, а чего нельзя. ИПавел, как назло, в запое, они у него спросить не могут.

Значит, версию о спорных деньгах можно отбросить. Не было уМилены никаких связей с криминальным миром и никаких чужих денег. Остаются двеверсии: месть Седову и ревность Канунникова. В обоих случаях убийца - ОлегКанунников, который непонятно куда скрылся. То ли сел в один из поездов, носошел до границы, то ли уехал на машине, то ли не уехал вообще. Его ищут, нопока безрезультатно.

Завтра она пойдет вместе с участковым Дорошиным на квартируКанунникова, посмотрит все подробно и внимательно и постарается составить хотькакое-то собственное представление об этом человеке. А потом…

Ей даже думать тошно было о том, что придется делать потом.Потому что придется ей плотно общаться с Павлом Седовым. Как себя вести? Как сним разговаривать? Дать понять, что знает о происхождении денег и его лжиследователю? Или сказать это открытым текстом? И что дальше? Негодовать,стыдить, упрекать? Идиотизм. Можно подумать, Седов убежден, что поступаетхорошо и правильно, а тетенька с Петровки вдруг откроет ему глаза на всюомерзительность того, что он делает. Делать вид, что все в порядке, всенормально, все путем? То есть тем самым признать, что она его одобряет? Илиприкинуться клинической тупицей, которая ничего не понимает, не знает, чтосколько стоит, и вопрос о соразмерности его официальных доходов и трат ей дажев голову не приходит?

Нет, это какой-то другой мир, другая жизнь, к которой она неприспособлена. В этом мире другие нравственные нормы, другие мерки, а она,Настя Каменская, - пережиток прошлого, который в этих нормах и мерках просто неможет существовать. Ей надо уходить из розыска. Ей там не место.

Из комнаты послышалось шарканье шлепанцев. Чистяков даже вглубоком сне умудрялся обнаружить, что жены нет рядом. Он появился на кухнезаспанный и взлохмаченный.

- Ну что опять? Бессонница или мировая скорбь?

Алексей уселся за стол напротив нее, схватил Настану чашку,отхлебнул остывший чай и сморщился.

- Господи, что за гадость ты пьешь?

- Что ты заварил, то и пью, - огрызнулась она.

- Так я это утром заваривал, когда мы завтракали.Сколько раз ты чайник доливала?

- Два, - призналась Настя. - За ужином и сейчас. Иникакая это не гадость, нормальный чай.

- Понимала бы ты в чае чего-нибудь, - проворчал он. -Сейчас свежий заварю. Есть будешь?

- Буду.

- Значит, мировая скорбь, - с усмешкой сделал выводмуж. - Когда у тебя бессонница, ты обычно голодом не страдаешь, зато многокуришь. А когда скорбишь, у тебя просыпается зверский аппетит.

Это было правдой. Настя с удовольствием съела разогретыемужем котлеты, закусывая их маринованными огурчиками, потом выпиласвежезаваренный сладкий чай с лимоном. Алексей, как человек дисциплинированный,по ночам обычно не ел, поэтому он молча сидел и терпеливо ждал, когдастрадающая супруга насытится и обретет расположение духа, способствующеесветской беседе.

- Теперь рассказывай, из-за чего мы сегодня скорбим.

Настя пошарила глазами по кухонным полкам, обнаружилакоробку с датским сдобным печеньем, поставила на стол. Долго придирчивовыбирала печенинку, наконец выбрала и отправила в рот.

- Леш, я все-таки уйду из отдела.

- Ну привет! Тебя только что в должности повысили,скоро полковником станешь. Что опять не так?

- Ты знаешь, я поняла, что не надо было меня повышать.От этого только хуже стало. Понимаешь, когда тебя повышают в должности, то темсамым как бы говорят, что ты хороший работник И теперь я должна это мнениеоправдать.

- Ну и оправдай, в чем проблема-то? Ты же действительноочень хороший работник.

- Да нет, Лешик, никакой я не хороший работник.Во-первых, я прошляпила на этой неделе все, что только можно было прошляпить, изапорола все, что можно было запороть.

- Но ты же к обсуждению на кафедре готовилась! У тебяголова была другими вещами занята. Ты волновалась, переживала. Вполнеестественно, что на этой неделе ты работала не в полную силу. И что, вот из-заэтой ерунды надо бросать работу? Не смеши меня, Аська.

- Есть еще и «во-вторых». Я не могу и не хочу работатьс людьми, которые считают меня полной дурой.

- Интересно, кто это так считает? - скептическиприщурился Чистяков. - Что-то я на своем веку таких не встречал.

- В том-то и дело, Леш. В этом-то весь и фокус. Наш стобой век - это прошлый век, это другие критерии оценки человека. Сейчас новыйвек, пришло новое поколение наглых и нахрапистых, которые ничего не стесняютсяи никого не боятся. Леш, наши опера сплошь и рядом берут взятки за отмазку от уголовногодела, не знать об этом невозможно, они делают это настолько открыто, что надобыть слепым и глухим олигофреном, чтобы не замечать. И что с этим делать?Стучать на них? Бессмысленно, потому что начальники их об этом знают и всегдаих прикроют перед службой собственной безопасности. Объяснять им, какие онинехорошие? Глупо. Они будут смотреть на меня как на идиотку. Почемунехорошие-то, когда все так делают, от самого маленького милиционерчика,занимающегося поборами, до самого большого генерала, берущего миллионныевзятки. Знаешь, сколько стоит должность заместителя министра?

- Ну и сколько?

- Два миллиона американских рублей. Заплатишь - будешь.Все об этом знают, поэтому искренне не понимают, почему они должны стеснятьсябрать свои маленькие и средненькие взяточки. Можно, конечно, делать вид, чтоничего не знаешь и не замечаешь, и тогда они уж точно будут считать меня этойсамой слепой и глухой олигофренкой. Короче, Лешка, мне это все глубокопротивно, и как мне жить рядом с этим - я не знаю. Так уж лучше я рядом с этимжить не буду. И тут возникает «в-третьих».

- Какое?

- Мой новый начальник. Я так и не поняла, что он заптица, но сути это не меняет. Он очень просил меня остаться, он спрашивал, чтонужно сделать, чтобы я не уходила на преподавательскую работу. Я ответила, чтомне нужно получить полковника и право служить еще пять лет. Он это условиевыполнил, причем в рекордно короткие сроки. Просто в немыслимо короткие.Руководство сопротивлялось, им Афоня про меня успел целую балладу гадостей напеть,так новый шеф даже Ивану Заточному звонил, просил посодействовать, нажать нанужные рычаги. И вот пройдет всего неделя, и я пойду к Большакову и скажу, чтоухожу на кафедру. Как это будет выглядеть? И что он обо мне после этого будетдумать? И что будет думать обо мне Заточный, который кому-то звонил, кого-топросил, с кем-то договаривался? На нашем с тобой веку, Леш, было телефонноеправо. Человек снимал трубку, давал указание - и все делалось, и при этомзвонящий никому ничего не был должен. Сейчас все по-другому устроено, сейчастелефонного права нет, а есть бартер, всюду и во всем. Я тебе позвонила,попросила - ты сделал, но теперь ты имеешь право обратиться с просьбой ко мне,и я уже не могу тебе отказать. Заточный за меня просил, то есть он теперь кому-точто-то должен, и получается, что все напрасно, потому что я его помощью невоспользовалась, работать не стала и все равно ушла. Перед Большаковымнеудобно, перед Заточным неудобно, работать в насквозь коррумпированной средепротивно, а работать хочется, и работу свою я люблю почти так же сильно, кактебя. Тебя, конечно, сильнее, но после тебя на втором месте моя работа. Вот я истрадаю. Заблудилась в трех соснах.