— И то верно, — опешил староста, с гордостью поглядев на сына — мол, достойная смена.

— Ну, вы тогда погуляйте, что ли, — извиняющимся тоном предложила Милава.

— Точно, погуляйте, — хмыкнул Алесь, подняв свой посох. — Ну-с, батька, куда предложишь пройтись? Налево — болотная жижа, направо — зловонная топь.

— А прямо пойдем, — усмехнулся Череда, — лягухами по кочкам скакать.

Когда мужики удалились на достаточное расстояние, ворожея попросила:

— Давай, дядька, рассказывай. Нет у нас больше часу, — в подтверждение своим словам Милава очертила в воздухе кольцо. Оглядевшись, кузнец отшатнулся. Сумерки подползали, неся в себе новые напасти. А уж для Щекаря они уготовили особый дар. Теперича каждая минута промедления несла за собой беду всему селу. Кузнец вздохнул, словно набираясь сил.

— Почему на тебя моя бабка ведьмовство напустила? Иль не угодил ей чем?

Щекарь замотал головой:

— Потому, что я сам ее об том упросил.

— Сам?

— Так, — мастер на миг стушевался, но все ж принялся толковать. — Слыхала ли ты о моем братце, Лютовере?

Милава кивнула, не смея боле прерывать мастера ни словом, ни звуком.

— Мы с детства подле росли, от одних отца и матери уродились. Вот только характерами сильно разнились. Ежели я к люду тянулся, то он все один, все сам с собой. Точно чужды ему людские радости да забавы были. Ну, кроме одной. С детства Лютовер имел слабость к наживе. Да мечту лелеял — богатым, точно князь, стать. Вот тогда, говорил, мол, заживу. Да всеми вами править стану. А то и вовсе в Рогачев иль сам Турьев поеду да на богатой красе женюсь. Я лишь подсмеивался над ним. А он от моих шуток только злее становился да в мечте своей креп. Днями и ночами ее холил. Когда я стал перенимать дело батьки — Лютовер наотрез отказался делить со мной кузню. Но то и добре: ни руки, ни сердце у него к тому не лежали. Вот и стал он тягаться в лес. Все чаще и чаще. Только охотник из него не особливо везучий был. Ну, принесет пару шкур — и все на том. Кой-какие деньги с местных мастеров стрясет да в подпол и спрячет.

Однажды пошел он в лес. Долго пропадал. Я уж грешным делом решил, что и не вернется вовсе. Искал, да только напрасно. Потоп, видать, в болотах. Но пришел день — Лютовер вернулся. Да не один. Привел с собой девицу красы невиданной. Навроде самого солнца иль луны — так собой хороша. А еще хозяйка ладная, немая только. Братец назвал девицу пред всеми женой и зажил разом с ней. И стало ему с тех пор везти. Что ни поход в лес — полные мешки дичи. Однажды столько натаскал, что в соседнее село пришлось часть отнести — наши кожевенники выделывать столько шкур попросту не поспевали.

Зашел я как-то в гости к Лютоверу. Гляжу, тот от радости пухнет, что богатство у него множится. А вот женка его, Яромила, очей от пола не отрывает. Да лик ее такой печальный, прям сердце кровью обливается. Ну, мыслю, несчастлива с ним девка. А из-за того, что немая, никому пожаловаться не может. Стал я с того часу порой наведываться к брату. Лютовер злился-злился, а однажды его терпение и вовсе лопнуло: осерчал да погнал меня прочь со двора. Мол, неча так часто в гости таскаться да с женкой его заигрывать. Но я не отступил. Однажды пришел, слышу, а братец с женой разговаривает, а та ему отвечает. А ведь всем ведомо, что она немая! Схоронился я в кустах шиповника — благо он у них пышный, раскидистый вырос, да тайну и прознал!

Внезапно Щекарь огляделся — не вернулись ли Череда с сыном. Но, даже убедившись, что их и близко не слыхать, все ж перешел на шепот:

— Яромила-то не человек вовсе! Ужалка она!

Милаву осенило. Так вот почему вокруг деревни столько гадов развелось! Вот чьи следы она тогда на Ласкавне видела — никак сам ужиный князь иль сестры Яромилу вызволить пытались.

Меж тем кузнец продолжал:

— Оказывается, Лютовер долгое время вовсе не на охоту в лес ходил. Оттого и дичи почти не приносил. Точнее, силки он ставил, но только не на обычное зверье. Братец пытался ужалку заарканить. Хотел, чтобы она свои скарбы ему открыла. И для того, чтобы власть над ужалкой поиметь, надобно ему было ее змеиной шкурой разжиться. Сыскал он древний дуб, на котором любили дочки ужиного князя сидеть да свои дивные волосы расчесывать, и затаился подле него. Целых два дня из травы носу не смел высунуть, чтоб не спугнуть красавиц. Слушал внимательно да на ус мотал, как кожу присвоить. Выведал. Дождался, покуда девицам искупаться захочется — всем ведь ведомо, как ужи плавать любят. Подкараулил, когда ужалки свои кожи поскидывают, ухватил ближнюю — да затаился.

Тут ворона говорящая прилетела, сказала, что ужалок к себе князь требует. И немедля. Кинулись девицы за своими кожами. Одели — да ужихами по мху к батьке поспешили. Только одна из них никак своей кожи сыскать не могла. Крутилась, вертелась, под каждый камешек заглянула, каждую травинку отогнула — нет одежи чешуйчатой. А тут Лютовер из своего укрытия вышел и кожей пред носом девичьим трясет. Вот, мол, я ее нашел, стало быть, теперича ты моя. Откроешь скарбы, верну одежу. Кинулась Яромила ему в ноги, взмолилась. Рассказала, что кроме украшений, что ей батька даровал, нет у нее боле богатства. Но Лютоверу тех сокровищ мало оказалось. Ведал он, что покуда ужалка подле него будет — станет ему во всем везти. Вот и порешил не отдавать ей кожу, покуда не разживется так, как об том с детства мечтал. Привел ее к себе и зажил, как с женой. Покуда кожа у него — девица ему во всем подчиняется. А Лютовер, ежели Яромила его слушать перестанет, пригрозил спалить ее ужиное обличье. Вот и вынуждена несчастная с ним жить да перечить ему ни в чем не смеет.

Решился я тогда к Лютоверу пойти да потребовать у него, чтоб отпустил девицу. Но он так разозлился, что пообещал, ежели кто на селе прознает про Яромилу, то наверняка змеиную кожу спалит. И тогда ужалка навсегда человеком останется. Не отступил я и попытался сам найти, где он шкуру спрятал. Но только ничего не вышло. Вот и решился я к Кукобе пойти. Ей и открывать ничего не пришлось — все уже ведала ведьмарка. Вот только извести охотника она отказалась.

Кузнец вздохнул и опустил голову — никак совестно ему было, что решился собственного брата забить. Уразумела Милава, что дрогнуло сердце Щекаря да любовью к прекрасной деве прониклось. Вот только он куда благородней Лютовера оказался. И любил по-настоящему. Да ради любви на самое страшное пойти решился.

— Сказала, что тут ведьмовство бессильно — покуда ужалка с Лютовером, никакие чары ему не страшны. И убить его только человек может. Но я-то ведь сам супротив Лютовера и его силищи, что шавка супротив медведя. Тогда Кукоба и предложила мне ночью в волколака оборачиваться, чтобы силы выравнять. Разве можно более достойного соперника охотнику, чем зубастый зверь, сыскать? Вот и стал я с тех пор волком подле села рыскать. Все Лютовера выискивал. Дважды с ним в схватке сошелся, но совладать так и не сдюжил. Ну а с Купалья так и вовсе не помню, что в волчьей шкуре делал.

— А что Кукоба у тебя взамен попросила? — Милава добре ведала, что ничего черная ведьмарка просто так делать не станет.