– Какое еще письмо, Лайла?

– Ты начинаешь меня злить, Гроув. – Ее акцент уже не казался таким сладостным.

– Да какое письмо? – повторил я, и мой раздраженный выкрик заставил обернуться всех присутствующих, пытавшихся слушать морпеха.

– Письмо, в котором говорится: «Я знаю Чарли с незапамятных времен. У него в СКК восьмизначный счет. Мы ценим наши давнишние отношения с мистером Келеменом». Ну, и все такое.

– Я такого письма не писал.

– А подпись говорит, что писал.

– У тебя есть копия?

– Конечно. – Черты Лайлы застыли, обратившись в камень и утратив всякое выражение.

Мне стало дурно. Нагрузка была тут ни при чем. Это все из-за Чарли Келемена. Я никогда не посылал Лайле рекомендательных писем. Чарли нашим клиентом не был. Что же он наделал? Мне хотелось рвануть на «Вудлон», вырыть Чарли из его чертова ящика и напинать ему по жирной мертвой жопе. Однако вместо того, чтобы выступить в собственную защиту, я начал задавать вопросы. Допрос – безотказный механизм, к которому прибегают топ-продюсеры, столкнувшиеся с неопределенностью.

– А что бы ты сказала, если бы я сообщил, что Чарли никогда не размещал у нас средств?

– Я бы сказала, что СКК нажила большой геморрой. Что ты хочешь мне сказать, Гроув?

Уклонившись от ответа, я двинул навстречу свой вопрос.

– А почему это ты ни разу не упоминала мне о письме раньше?

– А какой смысл? Вы с Чарли были добрыми друзьями. А у нас есть письменное подтверждение на фирменном бланке СКК.

– Понятно. – Мой желудок рухнул куда-то в тонкий кишечник.

– Есть и еще кое-что.

– То есть?

– Чарли платил два процента посреднических комиссионных за новых инвесторов.

– Ты знакома с ним ровно столько же, сколько и я, Лайла. С какой стати ему платить мне хоть что-то?

– Ты же брокер, Гроув. Ваш брат работает за комиссионные, и я решила…

– Лайла, – оборвал я, – Чарли никогда не платил мне ни цента.

Ощутив мой гнев, она повторила:

– Это просто бизнес.

Фитнес-фанаты уже таращились на нас во все глаза. Бывший морпех рявкал:

Он спер виски.

Я спер водку.

Нам двойная отработка.

На моей кровати две подушки, пухлых и мягких, уютных и податливых. Они всепрощающие возлюбленные, щедрые и жизнерадостные, всегда желающие прильнуть поближе, каким бы скверным ни было мое вечернее настроение или омерзительным – утренний запах изо рта. Они нежны, являя собой идеальное сочетание хлопка с гусиным пухом. По ночам они утешают меня беззаботными сновидениями. По выходным они манят меня крепкой дремой ménage à trois[6]. Подушки опровергают все мои возражения, и я уступаю, как благодарный гость обходительных хозяев.

Одна подушка баюкает мою голову. Вторая зияет, как объявление о поисках возлюбленной, вроде строчной рекламы, появляющейся в дебрях «Виллидж Войс».

Фондовый брокер-трудоголик отчаянно ищет одинокую женщину с вопиюще привлекательной внешностью и фиглярским интеллектом ей под стать. Ожидается готовность разгрести эмоциональный багаж и нянчиться с хрупкой мужской психикой вплоть до полного выздоровления.

Гостевого трафика в моей спальне не наблюдалось. Никакого «потока», как на Уолл-стрит называют торговую деятельность.

А порой вторая подушка просто подпирает мою голову чуточку выше, для удобства чтения. Порой она становится плюшевым мишкой для взрослого, охотно принимающего смертельную хватку позы эмбриона. Срабатывает это и с первой. Обе подушки – искушенные танцевальные партнерши. Они дополняют движения друг друга грациозно и плавно. Вместе они уносят меня в лучший мир.

* * *

После свидания с Лайлой сон у меня отшибло на фиг. На ту ночь подушки утратили свою магию. Они открыли мой фланг, оставив меня уязвимым для надвигающегося залпа тревог. В ту ночь моя постель была далека от пятизвездочного убежища.

Мучительные метания начались тотчас – я все вертелся с боку на бок, не находя покоя ни на минуту. Я видел только Чарли, Чарли, Чарли. Его жирную башку. Его придурковатую улыбку. Его подбородки, колышущиеся и хлопающие по складкам на шее. Его брюхо, свисающее на брючный ремень, как шелковый мешок, набитый тремя дюжинами пончиков. Его пухленькие мужские груди, натягивающие розовую оксфордскую рубашку – некогда хрустевшую от крахмала, но теперь обмякшую, с обширными, как у посыльного, пятнами пота под жирными мышками.

Какого хера ты натворил, Чарли?

С 11 вечера до 1.07 ночи я ворочался. Смотрел на циферблат будильника каждые минут пять. Помочился раз сто. И после каждого исступленного мочеиспускания опускал сиденье унитаза. Эвелин одобрила бы. И поднимал его каждый раз, когда мой раздражительный мочевой пузырь предъявлял требования. Поднял, опустил, поднял, опустил. Я гордился своим безупречным отправлением этикета туалетного сиденья, выходящим за всякие рамки велений долга, чуть ли не заслуживающим Нобелевской премии мира среди женатых пар. Но Эвелин больше нет. Поднял, опустил, поднял, опустил. Я лежал на боку. Поворачивался на спину. Натягивал одеяло на голову, как кокон. Я лягался, сбрасывая простыни к самым лодыжкам. Выщипывал гусиные перышки, проклюнувшиеся через уголки моей второй подушки. Снимал майку. Надевал ее. Ставил музыку Билли Холидей. Выключал ее. Тупо гадал, оставляет ли Кранч сиденье унитаза поднятым. Открывал окно, чтобы впустить свежий воздух. Закрывал его, когда свежий воздух дышал не столько свежестью, сколько смрадом скотобазы, доспевшим от июльской сырости. Поднял, опустил, поднял, опустил.

Зачем ты подделал мое имя, сука?

Я был вне себя. Это письмо – липа. Я никогда его не подписывал. Чарли никогда не открывал восьмизначный счет в моей фирме. Если фальшивку не разоблачить раз и навсегда, это письмо поволочет СКК через топи и хляби судебных тяжб. «Ваша честь, – скажут адвокаты Кэша Приоло, – наши клиенты вложили в компанию мистера Келемена десять миллионов. Они заплатили 1,25 миллиона долларов за пут-опционы, контракты, призванные защитить их основной капитал. Итого 11,25 миллиона долларов. Свидетельство мистера О’Рурка повлияло на их инвестиционные решения, ваша честь. Рыночная стоимость компании мистера Келемена оценивается в 35 миллиардов долларов. Она претендует на мастерство в управлении активами. И будет только справедливо, если эта большая, могущественная, влиятельная фирма с толстой мошной возместит нашим клиентам их потери».

Где ты раздобыл фирменный бланк СКК, сука?

Эти доказательства могут обойтись СКК в 11,25 миллиона долларов. На самом же деле Приоло могут добиться возмещения морального ущерба еще на многие миллионы. Боль, страдания и тому подобная чушь. Кэш и Лайла пока не потеряли никаких денег. Но кто знает, что будет, когда мы свернем «Келемен Груп»? Хедж-фонды теряют деньги, как любые другие. Если Приоло получат хоть на цент меньше 11,25 миллиона долларов, они подымут хай. А грязные судебные баталии будут стоить мне карьеры.