К трем дня контора наполовину опустела. Брокеры ОФЛ и ассистенты по продажам наперегонки уже спешили на пляжи. С минуту я пестовал собственное бегство. На выходных нет лучше места, чем Наррагансетт. Каменистые пляжи. Соленый океанский воздух. Неустанный грохот волн, затмевающий любую симфонию из всех написанных Бетховеном. Вот только я больше не слышал их мелодичные раскаты.

Фото на берегу сменили трехчасовое погружение и пустой дом по ту сторону. На моем столе Финн и Эвелин будут смеяться всегда. Они обнимаются, озаренные мозаикой солнечных лучей, проглядывающих сквозь бегущие осенние облака. Белая полоска над левой губой Эвелин резко выделяется на фоне ее кофейной кожи. Я любил этот шрамик, старый софтбольный трофей от скольжения до основной базы на животе. Он служил знаком бойца, возлюбленной и женщины, чтить и оберегать которую я присягнул.

И пока я смотрел на фото, моя старая немезида подняла свою омерзительную башку и вопросила: «Где ты был, когда это было важно?» Оглядываясь в прошлое, я думаю, этот гомункул, пожалуй, оказал мне услугу.

Этот вопрос взъярил меня. Горе – не выход. Бегство – один из соблазнов Род-Айленда – не выход. Вранье Чарли стало моим личным делом. Оно поставило под удар мою карьеру, мою репутацию.

Деннис Козловски. Джеффри Скиллинг. Гроув О’Рурк.

Чтобы понять мой гнев в тот момент, надо иметь представление о велоспорте. Во время каждой напряженной гонки кто-нибудь непременно пытается сделать рывок. Не просто рывок, а спурт – короткий взрыв, увенчивающий славой одного человека. И этот рывок выводит меня из себя. Он щелкает каким-то выключателем внутри, напоминающим, что я офигенно ненавижу проигрывать. В созерцании задницы в спандексе, пересекающей финиш перед тобой, есть что-то постыдное. Кто-то другой вкушает радость победы за мой счет. Может, словечко «schadenfreude» – упоение чужими несчастьями – состряпал какой-нибудь немецкий велосипедист. Спурт распаляет мой гнев, дает топливо для моего отчаянного броска к финишу. Выигрываю я не всегда, но в эти последние секунды для меня не существует катастроф или пытки моего вида спорта. Я свиреп. Я беспощаден. Верх берут инстинкты, и я не думаю. Вот то же я чувствовал и в пятницу вечером.

Две цены акций были единственными намеками на последние действия Чарли при жизни. Не располагая ровным счетом ничем, я нутром чуял, что что-то тут есть. Может, «Келемен Груп» инвестировала в «АРИ Капитал». Может, нет. Зато ясно, что Романов и Келемен что-то обсуждали перед тем вечером в «Аквариуме Новой Англии».

Что означают 31.12 и 30.11?

Набрав номер «АРИ Капитал», я велел телефонистке переключить меня на Романова.

– Он на встрече.

– Выудите его.

– Я не могу, – упиралась она.

– Как вам угодно. Но не вините меня, когда он развоняется.

Азбука брокера. Заставь привратника усомниться в прикрытии.

Тридцать секунд спустя Русский Маньяк ответил на звонок.

– Что такого важного, Гровер? – Его слова грохотали так, что казалось – трубка вот-вот разлетится вдребезги.

– Мне надо тебя повидать.

– Я велю секретарше вклинить тебя куда-нибудь, – ответил он с явным раздражением.

– Сейчас же.

– Я занят.

– Прекрасно! Скажем, выпьем что-нибудь в Гарвардском клубе.

– Прошу прощения?

– Ты прав. В четыре слишком рано. Лучше перенесем на четыре сорок пять.

– Гровер, не знаю, что за игру ты затеял, – ответил он, – но сегодня пятница, и у меня есть планы.

– Как и у половины твоих соседей, если ты не покажешься.

– И что сие должно означать?

– Ты можешь составить мне компанию за бокалом. А можешь внимать моей вечеринке у тебя на крыльце все выходные. Я собираюсь запостить приглашение на бесплатную пиццу и пиво в «Крейгслисте»{84}. Пара-тройка кегов – и народ обоссыт тебе все кирильцо. Любопытно, что скажут соседи.

– Что за кирильцо?

– Крыльцо по-чарльстонски.

Никакого расшаркивания.

– Один бокал, – наконец уступил он.

Когда мы закончили разговор, Энни сказала:

– Слышь, босс, я не против, если ты соскочишь сегодня пораньше. – Несомненно, она слышала мою половину беседы.

– Вот спасибо!

– Слышь, босс, – не унималась она.

– Ага?

– Раз уж ты сегодня соскакиваешь пораньше, не против, если я тоже сорвусь, а?

– Покедова.

– Лучше тебя не сыщешь, – откликнулась она и засобиралась.

Впервые за долгое-долгое время мне было неинтересно строить домыслы по поводу выходных Энни. Мне нужны были только ответы о двух ценах, отношениях АРИ с «Келемен Груп» и почему Чарли подделал мое имя на этом треклятом письме.

Гарвардский клуб на Западной 44-й стрит давал мне преимущество игры на своем поле, а заодно помогал удовлетворить потребность поглядеть на Романова свысока. Русский Маньяк – не член клуба. И никогда им не будет. Его похвальба «трехзначной доходностью» достала меня до чертиков. Зато ему никогда не подписывать аккуратные миниатюрные счета, отпечатанные малиновыми чернилами.

Сворачивай на юг, велел я себе. Поменьше агрессии. Побольше обходительности. Это единственный способ разнюхать сведения.

Романов прибыл ровно в 4.45. На нем был бежевый парусиновый костюм без единой морщинки, хотя дело шло уже к вечеру. Его белоснежная рубашка до сих пор выглядела хрустящей и свежей, выгодно подчеркивая черный шелковый галстук и золотые запонки. Я чуть не попросил его не просыпать крахмал на малиновые ковры и налощенный паркет.

Русский Маньяк – отнюдь не метросексуал. И все же мне непонятно, как столь агрессивный субъект может носить французские манжеты. По выходным он боксирует. Гоняет на «Порше». Ему больше подходит тренировочный костюм, а не «Феррагамо». Истолковать эти противоречия я не мог, а о жизни Романова до Уолл-стрит ничего толком не знал. Ходили слухи, что он водил такси, чтобы оплатить учебу.

«Погуглю» его потом.

Мы направились в угол, где Романов начал с места в карьер:

– В чем дело, Гровер? – Обе «р» в моем имени скатились с его языка сочно, гладко и маслянисто – не совсем basso profundo{85}, но близко к тому. Если разливать его голос по бутылкам, фабриканты шоколада останутся не у дел.

– Ты мне и скажи.

– У меня нет времени на игры, Гроув. – Руки у него смахивали на массивные тараны – сплошь жилы и костяшки.