class="p1">Первой по-настоящему оригинальной работой Андре Грина можно справедливо считать текст 1973 года «Дитя этого. Введение в пустой психоз»[354] (L'enfant de ça. Pour introduire la psychose blanche), написанную им в соавторстве с Жаном-Люком Донне[355]. В этой книге авторы вводят понятие «белого психоза» как психоза, который не сопровождается галлюцинациями или какими-то другими патологическими явлениями, но который проявляется через определенную пустоту в мышлении субъекта, которая нами будет понята как неспособность мысли как таковой, ослабевание ratio. Рассмотрение психоза через призму нарушения мышления в целом соответствует духу работ Биона, где можно при желании найти ряд высказываний, схожих по духу с размышлениями Грина, например: «Не будучи ни бредом, как в психозе, ни депрессией, белый психоз затрагивает саму мысль. Быть пораженным пробелом, неспособностью думать, чувствовать себя пустым, иметь пустую, дырявую голову…»[356].

«В конечном счете в “Я” могут сосуществовать первичные зоны, сырые и необработанные психотические зоны, направленные на разгрузку, и более проработанные зоны, которые ближе к вторичным»[357], — пишет Н. В. Кривуля. В данном случае мы говорим не только об особенностях функционирования, но и о различных способах мышления. Одна из задач «Я» — связывать эти две логики, первичную и вторичную, но если связать их не получается, то субъект как бы застревает между ними двумя, не имея возможности «думать», «мыслить» и ощущая бесконечную пустоту в себе, которую сложно, если вообще возможно, восполнить. «Я и есть сама пустота» — причем пустота эта не депрессивная, или параноидальная, или истерическая. Эта пустота и есть мое «Я».

Важно отметить, что «пустой психоз» — это не диагноз или симптом, это особый способ функционирования психики субъекта. И в первую очередь он связан не с экономическими особенностями или репрезентацией реальности, но с особенностями мышления субъекта; он может быть интерпретирован шире, в логике той нозологической категории, которую называют пограничной, поскольку там наблюдаются процессы, не свойственные невротическому способу функционирования, но и не относящиеся к психозам (пример — отсутствие галлюцинаций, бреда и т. д.)[358]. Субъекту в таком психотическом состоянии становится крайне проблематично высказать и отобразить свои мысли, чувства, представления; вновь и вновь он пытается «угадать», но в результате воспроизводит лишь уже существующий ранее опыт, и таким образом он терпит неудачу в реальности.

Мы уже обратили внимание на специфическую категорию «пустоты», которую описывает Грин в качестве одного из важнейших клинических проявлений пустого психоза. «Пустота» приобретает для Грина огромную важность: негативные галлюцинации[359], белый психоз, пустой траур (blank mourning)[360] — все это связывается с проблемой пустоты, отсутствия или негативности, которая возникает, по Грину, в результате первичной репрессии: декатектирование (очевидно, субъекта), оставляющее глубокие следы в бессознательном и порождающее «психические дыры».

Взгляды Грина на психоз заслуживают более детального рассмотрения. В частности, одно из определений психоза для Грина выглядит как «отсутствие третьего», место которого восполняется, например, бредом.

«Андре Грин (А.Г.): …Другими словами, тройственная структура не обязательно означает Эдип. Третьим может быть, например, искусство или тело в случае ипохондрика. Но важно помнить, что третий уже всегда здесь, даже если он незаметен.

Грегори Кохон: Когда исчезает третий, у нас возникает психоз.

А. Г. Да, действительно, в «пустом психозе» я описал ситуацию треугольника, в которой на самом деле вместо фигур отца и матери у нас есть два объекта: всемогущий злобный и слабый доброжелательный. В этом расщеплении важно не только разделение на “хороший” и “плохой” объект, но и то, что плохой всегда неизбежен [всегда уже есть. — Д. Л.], а хороший может исчезнуть»[361].

Еще одной характерной чертой понимания психоза Грином является его утверждение функции отца в качестве таковой, которая отвечает за дальнейшую судьбу человека. Примечательно, что, несмотря на многочисленные противоречия, такие корифеи психоанализа, как Лакан, Лапланш и Грин, утверждали, в общем-то, одно и то же: «на основе биографических заметок президента сената Шребера (Лакан), на примере Гельдерлина (Лапланш), а также клинических случаев (Грин) показать, что отец больного шизофренией не только “слаб”, не выполняет конституирующей и структурирующей функции, но и подвержен forclusion (так Лакан переводит и истолковывает фрейдовский термин “отвержение”) или аннигиляции (Грин)»[362].

Итак, отметим для себя важность элементов «отсутствия» и пустоты, о которых нам говорит Грин. Отсутствующий отец, мать, пустота… Кажется, Грин не только строит теорию, но, как и любой теоретик, осмысляет в первую очередь свой собственный опыт, проводит своеобразный самоанализ, как это делал Фрейд в «Толковании сновидений»[363].

В 1974 году вышла статья «Антипсихиатрический опыт», написанная в соавторстве с Филиппом Паумелем, Полем Беквардом и Коллет Шиланд (L'expérience antipsychiatrique, Philippe Paumelle, Colette Chiland, Paul Béquart). Она была переиздана в 1988 году. Движение антипсихиатрии к тому времени имело наибольшее влияние, и многие аналитики проявляли к нему известный интерес, как минимум потому, что представители этого движения, отрицая биологизм официальной психиатрии, противопоставляли ему психологические теории сумасшествия, в первую очередь базирующиеся, конечно, вокруг психоанализа.

Два года — с 1975 по 1977 — Грин был вице-президентом МПА. По всей видимости, избрание его на этот пост произошло на XXIX конгрессе Международного психоаналитического объединения, где Грин, в частности, выступил с речью в поддержку Маргарет Маллер, которая утверждала, что «имплицитной моделью аналитического исследования должны быть не невроз и классический эдипов комплекс, а психоз и психотическое, или нарциссическое, ядро личности»[364]. На самом деле это заявление было не таким уж радикально новым, ведь в той или иной степени перенести центр психоаналитической онтологии в сторону наиболее раннего детского опыта предлагала еще и Мелани Кляйн. Однако поддержка этой тенденции имела прямое отношение к мысли самого психоаналитика, ведь его интерес также был во многом сконцентрирован вокруг именно этих проблем, даже когда он некоторое время, с 1979 по 1980 год, читал лекции в Университетском колледже Лондона (University College London), одном из наиболее престижных университетов Британии, входящим в «Золотой треугольник» наравне с Кембриджем и Оксфордом.

Среди работ 1970-х годов важен текст «Аналитик, символизация и отсутствие в аналитическом сеттинге (об изменениях в аналитической практике и аналитическом опыте)» (Theanalyst, symbolization and absence in the analytic setting). Эта большая статья посвящена памяти Дональда Винникота, о знакомстве Грина с которым мы упоминали ранее. Нельзя недооценить влияние взглядов британского аналитика на своего французского коллегу. Сам же текст[365], опубликованный впервые в 1975 году в «Международном психоаналитическом журнале» (№ 56), представляет собой довольно подробное изложение проблем, связанных с изменениями в аналитической практике. Так, Грин пишет о роли контрпереноса и фантазии у аналитика, о