человеком. «Поистине, единственная фигура отца, которую я когда-либо имел», — сказал он. В будущем Грин продолжил дело Эя, когда тот вышел на пенсию, а также и его «лекции по средам».

Впрочем, будем откровенны, быть молодым врачом-психиатром, вращаться в интеллектуальных кругах своего времени и при этом не быть вдохновленным психоанализом или как минимум не пережить увлечения им — фактически невозможно. Да и больница святой Анны была менее всех прочих парижских больниц консервативна. Она была живым центром мысли, в ней читали лекции Лакан и Грин, в ней работал тогда еще малоизвестный Мишель Фуко, одним из ее руководителей был Анри Клод — психиатр, сделавший очень многое, чтобы психоанализ прижился на французской почве. Ищущий знаний Грин был просто обречен на психоанализ.

Примерно к 1956 году, после окончания обучения психоанализу, Грин стал активным членом ППО и начал свой анализ у Мориса Буве. Буве был талантливым аналитиком и теоретиком; справедливо полагать, что, если бы не его ранняя смерть в 1960 году (ему тогда было всего 48 лет), он оставил бы выдающееся наследие. Коллеги настолько высоко ценили его, что в 1963 году основали премию его имени, которая должна была поощрять молодых аналитиков. Вероятно, именно неожиданная кончина Буве послужила причиной прерывания первого анализа Грина. В 1960 году, видимо, как дань памяти ушедшему аналитику, Грин опубликовал статью «Работа Мориса Буве» (L’œuvre de Maurice Bouve), в которой передаются основные теоретические взгляды покойного. В дальнейшем свой анализ Андре Грин продолжил у Жана Малле и Катрин Парат.

В 1957 году Грин познакомился с людьми, с творчеством которых его однажды сравнили в будущем: это Дональд Винникот и Уильфред Бион, чьи имена тогда как раз заявляли о себе громче всего. С 1961 года Грин начал посещать семинары Лакана. Это было, в общем-то, смелое решение, ведь, будучи членом ППО, он рисковал впасть в немилость за симпатию к враждующей группе. Но для Грина было куда важнее поучаствовать в свежем интеллектуальном движении, которое, как ему казалось, может привнести много нового в психоаналитическую мысль. Ожидания его оправдались полностью, но довольно скоро Грин понял, что с Лаканом ему не по пути, и короткая история их отношений продлилась всего шесть лет, до 1967 года. Тогда случилось окончательное расхождение между Лаканом и Грином.

В будущем Грин часто нападал на Лакана, а после его кончины — на продолжателя его дела Ж.-А. Миллера. Однако даже на фоне этих нападений он признавал: «Должен честно сказать, что Лакан был потрясающий интеллектуальный стимулятор. Он побудил во мне, как и в других, горячее желание работать и думать. Он призвал нас не довольствоваться обзором текстов Фрейда, но попытаться извлечь из них саму его мысль…»[350]. Именно в момент посещения семинаров Лакана, в 1964 году, Грин опубликовал одну из первых важных статей под названием «Невроз навязчивости и истерия, от Фрейда до сегодняшнего дня. Клиническое, критическое и структурное исследование» (Névrose obsessionnelle et hystérie, leurs relations chez Freud et depuis. Étude clinique, critique et structurale).

Эта статья, опубликованная во «Французском психоаналитическом журнале» (Revue française de psychanalyse), давала ответы на вопросы, почему и каким образом в психоаналитической клинике разделяются неврозы навязчивости и неврозы истерии, а также какие между ними схожие и отличные черты и как они соотносятся с другими клиническими единицами[351]. На первый взгляд кажется, что такое различие очевидно: ведь психоанализ сполна овладел представлением о неврозах… что, впрочем, нам не мешает, по-прежнему если не путать, то по крайней мере весьма смутно представлять этимологию и смысл самих различий между неврозами, не на уровне «симптоматики» — ведь этот уровень нашего опыта часто и мешает увидеть «метапсихологические» причины того или иного феномена. Вот эту-то проблему и пытался решить Грин.

Автор указал, что разделение на два типа неврозов долгое время у Фрейда отсутствовало. Лишь позже, уже в 1900-х годах, Фрейд начал приходить к необходимости теоретического разграничения областей двух невротических состояний. Грин пишет: «Таким образом, навязчивый невроз и истерия будут различаться в зависимости от: времени травмы (более раннее время при навязчивом неврозе по сравнению с истерией); типа травмы (активная (actif) при обсессивном неврозе, пассивная (passif) при истерии». Далее он продолжает: «Фрейд замечает, что при навязчивом неврозе травма носит агрессивный и извращенный характер: удовольствие, полученное в опыте раннего полового акта, более или менее окрашено агрессией. Возращение травмы при навязчивом неврозе, отличающееся дополнительной особенностью, является истерией: пассивная травма охватывает активную травму и предшествует ей».

Текст во многом построен на детальном историческом разборе представлений о неврозах; сперва анализируются взгляды Фрейда, от до-психоаналитического периода до момента становления психоанализа (см. приведенный ранее пример) и более поздней метапсихологии. Вслед за этим Грин касается рассмотрения проблемы в текстах постфрейдистов, причем вполне критически. К примеру, Грин указывает на то, что вслед за Кляйн, полагавшей невроз навязчивости, в сущности, попыткой субъекта защититься от детской расщепленности мира. «Навязчивый невроз является лишь одним из способов исцеления, предпринимаемых эго с целью преодолеть это первое детское психотическое беспокойство». Чуть далее Грин скептично заявляет: «Многие авторы в настоящее время все еще верят, что смогут защитить гипотезу обсессивного невроза как защиты от психоза».

В ответ Грин перечисляет рад контраргументов, в частности не боится сослаться на статистические данные: «Тем не менее, мы знаем из многочисленных статистических исследований, которые показывают, что эволюция обсессивного невроза в психоз является крайне редкой и соответствует приблизительной цифре от 5 до 10 %». В целом же статья представляет собой ценность как теоретический обзор длиной в несколько десятков страниц; несомненно, собственные оригинальные взгляды Грину еще только предстояло описать.

В год разрыва с Лаканом Грин возглавлял Парижский институт психоанализа (l'Institut de psychanalyse de Paris), заново открытый уже в послевоенные 50-е годы благодаря покровительству Мари Бонапарт. А двумя годами позже, в 1969 году, Грин совершил интересный психоаналитический и литературный опыт — «И одного ока много» (Un oeil en trop: Le complexe d'Oepide dans la tragédie). Под обложкой собраны три психоаналитических эссе о негативной стороне эдипового комплекса в античной, елизаветинской[352] и классической трагедии. «Убийство матери сыном, изображенное Эсхилом в Орестее и Софоклом в Электре, дает возможность лучше понять смысл трех трагедий, относящихся к одной и той же теме самоубийства и наказания. Убийство жены мужем из-за безумия ревности раскрывается в Отелло Шекспира, где автор показывает течение паранойи», — говорится в аннотации к работе[353]. Создается впечатление, что для французских аналитиков начинать свое творчество с анализа литературы или авторов — хороший тон.