Берешит. Он не мог думать ни о чем, кроме сотворения мира; его обвинили в том, что он вышел за пределы дозволенного познания. Увиденное причинило ему сильные страдания, он вышел из сада умалишенным.

– Что ж, может, это и справедливая цена, – негромко сказал Эван, – за возможность узнать тайны Бога.

– Третьим был Элиша бен Абуя, которого впоследствии прозвали Ахер – “иной”. Ахер – одна из самых загадочных фигур в нашей традиции и, пожалуй, самая недопонятая. О его молодости и профессиональном пути известно мало, однако мы знаем, что он питал слабость к учению. Видите ли, Ахер обожал земные вещи, все, что было для него под запретом, – лошадей, вино, архитектуру, – но больше всего – греческую философию, настолько, что тайком, под одеждой проносил в бейт-мидраш недозволенную литературу. И когда Ахер вошел в сад, он от всего отказался и вышел еретиком – уничтожил растения райского сада, как говорит нам Гемара. Большинство истолковывают это в том смысле, что он не только отказался от веры, но и взбунтовался, отвлек юношей от Торы.

Последним, конечно же, был рабби Акива, Рош ла-Хахамим, глава мудрецов, простой пастух, обретший величие через упорное изучение Торы. О нем в притче говорится с особенной теплотой. О жизни его вы знаете, это проходят все дети в ешиве. Рабби Акива, как и его спутники, узрел Бога, однако выжил и вышел невредимым. Итак, из четверых вошедших в сад – все они были вождями своего времени, все они были великими святыми – лишь один вышел неприкосновенным.

Повисло молчание.

– Вау, – наконец произнес Ноах и выпрямился на стуле, – мощная притча.

Эван что-то лихорадочно записывал.

– Что же такое узрел Ахер, отчего утратил веру? – спросил я.

– В Гемаре, – ответил рабби Блум, – сказано, что он узрел Метатрона…

Ноах поднял руку:

– Погодите, а кто такой Метатрон? Божий робот?

– Архангел, – ответил Амир, – небесный писец, который записывает все людские деяния.

– Надеюсь, не все. – Оливер ткнул Амира локтем под ребра.

– Разве этим не Бог занимается? – спросил Ноах. – Записывает наши деяния, кто будет жить, кто умрет, кто получит подарок на Рождество?

– Если не занят, – ответил Оливер, – или не прилег поспать днем.

Рабби Блум потер левый висок.

– Мистер Беллоу, проявите хоть каплю уважения.

– Извините, извините. – Оливер примирительно поднял руки. – Если уж на то пошло, это исключительно заслуженный сон.

– В общем, – продолжал рабби Блум, покачав головой, – Ахер узрел сидящего Метатрона, притом что сидеть на небесах позволено одному лишь Богу. Если Метатрон сидит, заключил Ахер, быть может, существует два бога. За это ему влепили шестьдесят огненных плетей и стерли все его заслуги.

– Ого, – удивился Ноах, – а это не слишком?

Амир почесал веки.

– Ага, неужели стерли вообще всё? А как же божественная справедливость?

В улыбке рабби Блума жалость мешалась с восторгом.

– И каковы же, скажите на милость, принципы божественной справедливости?

– Не знаю… может, объективность? – предположил Амир.

– Воздаяние. – Оливер запустил в Амира бумажным мячиком.

– Милость, – сказал Ноах.

– Великодушие, – вставил я.

– Возмездие, – произнес Эван.

Рабби Блум теребил корешок книги, с треском открывал переднюю и заднюю обложки, потом закрывал.

– Небесный голос объявил, что всем людям позволено покаяться – кроме Ахера. Боюсь, это и была божественная справедливость.

Я оттянул воротник.

– Просто за то, что он усомнился?

Рабби Блум подошел к книжному шкафу, порылся в нем, достал “Кузари”[196] и вернулся за стол. “…А третий потерял веру в действие (исполнение заповедей), – прочел он, отыскав страницу, – оттого что погрузился в сферу разума, и сказал: все эти действия – лишь орудия, с помощью которых достигается эта духовная сфера, но раз я достиг ее, мне уже не нужно заботиться о действиях, предписываемых Торой”[197].

– Совсем как Ницше, – заметил Эван.

Я даже не взглянул на него. И рабби Блум тоже. Эван моргнул и снова заговорил:

– Окей, тогда спрошу я. Почему рабби Акива? Чем он так отличается от прочих, что узрел Бога и вышел невредимым?

Рабби Блум постучал костяшками пальцев по столу.

– К сожалению, мистер Старк, Гемара об этом умалчивает.

Эван молча отложил ручку и перечитал записанное.

– Тогда ответ нам должны дать вы. Что сделал Акива, чтобы выжить?

Рабби Блум подался вперед и впился взглядом в Эвана:

– Я прочел вам это не просто так. – Рабби снял очки, чуть прищемив кожу на висках. – Эта притча учит нас двум вещам. Во-первых, напоминает, что даже если мы вынуждены иметь дело с более скучной стороной традиционного выражения религиозных обрядов, даже если мы не горим желанием посещать миньян, соблюдать шаббат или разделять мясное и молочное, высшие сферы все равно существуют. То есть нельзя терять из виду высший смысл. Однако притча преподносит нам и другой, не менее важный урок: не следует слишком рьяно стремиться проникнуть в эти высшие сферы. Нельзя отказываться от менее значимых, но тем не менее жизненно необходимых частей иудаизма в пользу мифов о сверхъестественном, потому что без наших повседневных обрядов, обычаев и структур, без непреходящей любви к Хашему и ощущения связи с Ним нам остаются лишь слепые видения.

Эван, чуть помолчав, захлопнул Лукреция. Рабби Блум ничего не сказал, и Эван поднялся из-за стола:

– Вы не ответили на мой вопрос и сами это знаете.

– Да? – Рабби Блум не остановил уходящего Эвана. – Разве?

* * *

В итоге мать так и не сообщила отцу о вечеринке Реми. Вечером того дня я сказал отцу, что у меня сегодня игра. Он равнодушно кивнул и вновь уткнулся в Гемару, не заметив, как мать сунула мне мелочь на расходы; я счел это жестом примирения. По такому случаю я облачился в свой единственный костюм – темно-синий, поношенный, из-за чего я стеснялся, – по требованию Ноаха, настоятельно попросившего меня не одеваться как обычно.

“Эйфория” располагалась в лобби отеля – сплошь мрамор, блеск, белизна. Клубы дыма, зеркальные потолки, красный мех на диванах, серебристые сцены для танцовщиц, стены покрыты лаком цвета “золотистый металлик”, столы украшены сверкающей красной тканью, в центре зала тянется стеклянная барная стойка. Пригласили только половину нашей параллели – “Это вечеринка для избранных, – сказал Оливер, потягивая третий коктейль, – отсюда напрашивается вопрос: ты-то как здесь оказался?” – и массу незнакомого мне народа: француженок, с которыми Реми сдружилась во время летних каникул на Лазурном Берегу, богатеньких кузин с фамильным вздернутым носиком, бывшего третьеразрядного запасного игрока “Лейкерс”[198].

Вечер начался прилично, с вереницы стретч-лимузинов, забравших нас с места сбора – от дома Ребекки, но довольно быстро превратился в пьянку. Бармены под влиянием щедрости мистера Уайта не интересовались нашим возрастом, шампанское лилось рекой, как и экзотические