не ставить. Неприспособленные они к этому делу, да и непривычные. Всадника нести будут легко и привычно, случится что, и двоих вынесут, а вот с телегами – извините! Но они очень тяжело переносят смену хозяина. Это только к твоему конюху любая лошадка, как к родному льнет. На чужого ахалтекинец долго бычиться будет, умаешься с ним дело иметь.

– А чем поправить можно дело?

– Только терпением и лаской. Иначе хлебнешь с таким конем горя! Многие даже, если есть выбор, предпочитают послушных и покорных, таких привычных, наших лошадей.

Мне опять вспомнился конь Александра Македонского. Поделился этой историей с собеседником.

– Жил в древности (и в 11 веке эта история, вместе с Плутархом, ее пересказавшим, была уже седой древностью) греческий государь. Однажды ему предложили купить коня купцы из другого царства. Запросили, ни много, ни мало, двадцать пудов серебра.

– Ого-го! – поразился боярин-дворецкий. – А где ж сейчас эти греки, куда делись? Что-то я об них и не слыхал.

– Зато ты наверняка слышал о Царьграде, он же Константинополь, а этот город основали греки.

– Так Анастасия Мономах, бабушка Мстислава оттуда родом! – заволновался Богуслав. – Сейчас она уже умерла, но я ее хорошо помню! Мы же с ней ровесники. Когда ее привезли замуж выдавать, нам всего по одиннадцать лет было, считай выросли вместе. Всеволод, муж ее, нас на пять лет старше был, особняком от нашей компании держался. Вечно то на войне, то на охоте – месяцами его не видели. А у нас только какие-то проказы на уме. Мы с ней друзья не разлей вода были! Куда я, туда и она! Куда она, глянь, и я там же! Остепенилась Настя лет уж через десять, после первых родов. Да и муж вечно дома стал торчать. Редкая красавица была: волосы ярко-рыжие, густые, глазищи голубые, сама очень стройная. Голос ее просто за душу трогал! Очень петь любила на своем языке. Совсем молодой ушла из жизни, лет тридцать назад. Я поэтому князя Владимира, как родного сына люблю, а Мстислава, как внука!

Каковыми они, может быть, и являются, – подумалось не очень преданному монархической идее мне. Стал рассказывать преданье старины глубокой дальше.

– Этот конь был ахалтекинской породы, и чужих терпеть совсем не мог. Это смутило царя, и он было хотел от красавца отказаться. Но тут вперед вышел княжич Александр, десяти лет от роду, погодок этому жеребцу, и предложил скакуна усмирить и объездить. Решили рискнуть. Мальчишка на коня кричать, бить его плетью, дергать за узду, даже и не пробовал. Стал бегать с ним вместе, поглаживая рукой по лошадиному боку. Когда Буцефал, так коня звали, к нему привык, вскочил в седло. Так и проездил Александр Македонский на этом жеребце почти двадцать лет, одержав много славных побед, и пережил его ненамного.

– Про Македонского Настя мне рассказывала, – упавшим голосом с трудом проговорил Богуслав, – великий герой был… – Еле слышно добавил – а вот про коня мне от нее услышать не удалось…

Господи! Да он же до сих пор ее любит! Вот ведь не повезло по судьбе – влюбиться в замужнюю княгиню с одиннадцати лет, и страдать без нее полжизни! Не позавидуешь…

– Ну да ладно, – встряхнулся боярин, – вот и вы лошадок к себе приучайте постепенно, не торопитесь, времени у вас еще много. Холода они, конечно, боятся, одно слово – южане, но у них на родине, тоже поди не вечное лето, прихватывает, наверное, зимой да по ночам изрядным морозцем. Я, за всю свою долгую жизнь, всего один раз видел, что б этих лошадей от холода так затрясло, что пришлось их при выезде из конюшни в попоны кутать. Так в тот год на Руси такой лютый морозище стоял, что аж сосульки от холода трещали. А вы выедете осенью, заморозки будут по ночам еще плевые, не крещенские морозы, и с каждым днем будете все южнее и южнее забираться.

Мне вспомнилось то, что я знал о погоде в Киргизии из сводок Гидрометцентра, ежедневно передаваемых в конце программы «Время» в брежневскую пору: зимой и ночью частенько до -10 градусов по Цельсию, в горах аж до – 27. Бывало, даже замерзало озеро Иссык-Куль, что в переводе с киргизского означает «горячее озеро». За год на его побережье солнечных дней больше, чем на Черном море. А летом до + 35. Климат предкам наших лошадей выпал резко континентальный, порода видала виды. Даст бог, перетерпят коняшки и наш поход.

– Я бы на твоем месте взял под себя Викинга, – говорил дальше Богуслав. – Это во-о-он тот буланый красавец светлой золотисто-коричневой масти с белой полосой на морде. Справный трехлетка, видишь который свой укороченный черный хвост мало того, что вверх задрал, так он им еще и помахивает! Барбосом себя, что ли мыслит?

– Какой-то он необычный, – вгляделся я.

– Такие кони самые лучшие, – заверил меня боярин-дворецкий.

– Через год боярин-конюший хотел его под княжеское седло поставить, показывал уже и князю. Ждали только, когда он в полную силу войдет. А тут ты этаким соколом налетел! Вот за славного Викинга Мстислав меня по гроб моей жизни гнобить и будет.

– А ты князеньку-то приструни, напугай.

– Это чем же? Он у нас надежа-государь, признанный смельчак, – посмеивался в бороду Богуслав.

– Подумать надо.

– Так думай!

Через пять минут мне в голову пришла дерзкая мысль.

– А давай под него «Камаринскую» переделаем?

– Что за зверь? С чем едят?

– Пошли в дом, чтобы лишних ушей рядом не было, нам с тобой лишняя огласка не нужна.

Боярин кивнул, и мы подались внутрь. В кухне, конечно, никакая работа не велась. Сидящие за столом Олег, Федор и Наина горячо обсуждали, сколько ячменя и воды нужно каждой лошади в день. Дискуссия проходила бурно: стоял общий крик, и аргументы подтверждались бурным размахиванием рук.

Дворецкий унял этот древнерусский диспут на удивления быстро. Он рявкнул хорошо поставленным командирским голосом:

– Тихо! Всем молчать! Ты – пиши, что было велено! – палец указал на конюха; ты – давай стряпай! – на повара; ты – иди, куда шла! – на кудесницу. Шум смолк. В избу пришла блаженная и кроткая тишина.

Олег торопливо начал писать, Федя за чем-то полез в погреб, Наина унеслась на двор, видимо, к кирпичникам. Люблю глядеть на работу хорошего профессионала!

Мы прошли на привычное уже место, в гостевую. Я быстренько слетал за домрой и начал петь классическую русскую народную плясовую песню про известного сукиного сына – камаринского мужика. Богуслав веселился, как ребенок и хохотал от души.

Я никогда не