Ахмед ибн Мерван, командовавший цитаделью, наблюдал за ходом битвы с вершины горы. Увидев, что она проиграна, он послал гонца в город сообщить, что сдается. Того привели в палатку Раймунда, и Раймунд послал водрузить на башне цитадели одно из своих знамен. Но когда Ахмед узнал, что знамя это не Боэмунда, он отказался водружать его, — как видно, он уже тайно договорился с Боэмундом о том, что делать в случае победы христиан. Он не открывал ворот до тех пор, пока не появился сам Боэмунд, и тогда гарнизону цитадели позволили уйти из крепости целым и невредимым. Некоторые из них, включая и самого Ахмеда, обратились в христианство и поступили в армию Боэмунда.

Победа крестоносцев была неожиданной, но полной. Она решила судьбу Антиохии, которая осталась в руках христиан. Однако в каких именно руках, пока оставалось неясным. Клятва, которую принесли императору все, кроме Раймунда, явственно требовала от них передать город ему. Но Боэмунд уже открыто показал, что намерен оставить ее себе, и его соратники, за исключением Раймунда, готовы были согласиться, ибо именно он спланировал взятие города и именно ему сдалась цитадель. Им было неловко нарушать данную клятву. Но император был далеко. Он не пришел к ним на помощь. Даже его представитель покинул их, и они взяли город и разгромили Кербогу без его помощи. Держать в городе гарнизон до тех пор, пока Алексей лично не явится в Антиохию или не пришлет своего подчиненного, казалось им неосуществимым, а терять время и рисковать тем, что их самый выдающийся воин озлобится или, может быть, даже уйдет, ради защиты прав отсутствующего императора, — неразумным. Готфрид Бульонский явно считал глупостью стоять на пути у амбиций Боэмунда. Раймунд, однако, с самого начала отчаянно завидовал Боэмунду. И было бы несправедливо считать его зависть единственным мотивом, который заставил его поддержать притязания Алексея. Он подружился с Алексеем еще до отъезда из Константинополя, к тому же ему хватило проницательности понять, что, не вернув Антиохию Византии, крестоносцы поссорятся с императором, а его расположение было необходимо им для поддержания нормального сообщения и для того, чтобы сдерживать неизбежное противодействие мусульман. В таком случае Крестовый поход уже не будет делом единого христианства. Адемар Пюиский разделял точку зрения Раймунда. Он был твердо настроен сотрудничать с восточными христианами, как того, несомненно, желал его владыка папа Урбан, и прекрасно понимал опасность, которой чревато оскорбление, нанесенное Византии.

Вероятно, именно под влиянием Адемара к Алексею послали Гуго Вермандуа объяснить сложившуюся ситуацию. Теперь, когда Антиохии ничто не угрожало, Гуго хотел вернуться домой дорогой через Константинополь. Крестоносцы думали, что Алексей все еще в Малой Азии. До них еще не добрались новости о его отступлении после разговора с Этьеном Блуаским. Адемар и Раймунд надеялись, что рассказ Гуго заставит Алексея поспешить к ним. В то же время было решено, что крестоносцы подождут в Антиохии до 1 ноября, а затем попытаются пойти на Иерусалим. Это было естественное решение, ибо армия устала, а наступать в палящем зное сирийского лета по малоизвестным дорогам, где, может быть, не хватает воды, было бы настоящим безумием. Более того, сначала следовало утрясти вопрос с Антиохией, и Адемар, конечно, надеялся, что к тому времени император успеет подойти к ним. Гуго выехал в начале июля в сопровождении Балдуина, графа Эно. По дороге через Малую Азию на его отряд напали тюрки и нанесли серьезные потери. Граф Эно исчез, и о его судьба так и осталась неизвестной. Уже стояла осень, когда Гуго прибыл в Константинополь и смог поговорить с императором и рассказать ему обо всем, что произошло в Антиохии. Но к тому времени уже было слишком поздно, чтобы предпринимать поход через анатолийские горы. Алексей не смог бы добраться до Антиохии раньше будущей весны.

Между тем в Антиохии обстановка накалилась. Сначала цитадель заняли совместно Боэмунд, Раймунд, Готфрид и Роберт Фландрский, но Боэмунд оставил под своим контролем главные башни. Затем ему удалось выдворить оттуда войска соратников, вероятно с согласия Готфрида и Роберта, а на возражения Раймунда не обратили внимания. Раймунд пришел в ярость и в ответ взял под свой единоличный контроль укрепленный мост и дворец Яги-Сиана. Но граф был все еще слишком болен, чтобы активно действовать, а теперь слег и Адемар. Когда два вождя удалились от дел, остальные войска стали третировать южных французов, особенно нормандцы; и многие из них хотели, чтобы Раймунд примирился с Боэмундом. Боэмунд вел себя так, будто уже стал хозяином города. Многие генуэзцы поспешили в Антиохию, как только стало известно о разгроме Кербоги, торопясь первыми прибрать к рукам тамошнюю торговлю. 14 июля Боэмунд пожаловал им грамоту, по которой они получали рынок, церковь и тридцать домов. С тех пор генуэзцы стали защищать его интересы, и он рассчитывал на их помощь в деле налаживания сообщения с Италией. Они согласились поддержать его в Антиохии против всех соперников, за исключением только графа Тулузского. В этом конфликте они предпочли сохранить нейтралитет.

Пока Раймунд и Боэмунд настороженно следили друг за другом, дворяне рангом пониже поехали к Балдуину в Эдессу или совершали вылазки за поживой или даже за тем, чтобы подыскать себе лены в окрестных районах. Самый амбициозный из таких набегов осуществил некий лимузенский француз из армии Раймунда по имени Раймунд Пиле, который 17 июля отправился на восток через Оронт и три дня спустя оккупировал город Тель-Маннас, чье сирийское население встретило его с радостью.

Захватив по соседству тюркскую крепость, он двинулся дальше, чтобы атаковать более крупный город Мааррат-ан-Нуман с войском в основном из местных христиан. Но они были людьми невоенными, и когда путь им преградили войска, посланные Ридваном из Халеба на подмогу городу, они повернулись и бежали. Но Ридван все же не смог выбить Раймунда Пиле из Тель-Маннаса.

В июле Антиохию охватила страшная эпидемия. Невозможно сказать, что именно это была за болезнь, но, вероятно, тиф, разразившийся вследствие осад и битв последнего месяца, а также из-за невежества крестоносцев в вопросах санитарии, без которой невозможна жизнь на Востоке. Адемар Пюиский, который в течение какого-то времени чувствовал себя все хуже и хуже, пал его первой жертвой среди предводителей похода. Он испустил дух 1 августа.

Кончина Адемара стала одной из величайших трагедий Крестового похода. На страницах хроник он держится в тени, но они изображают его человеком, который обладал большим личным влиянием, чем кто-либо иной из крестоносцев. Его уважали как представителя папы, а своим характером он заслужил любовь всей армии. Адемар был милосерден и заботился о бедных и больных. Его отличала скромность и всегдашнее спокойствие, он всякий раз был готов дать добрый совет даже в военных делах, а как полководец он был и смел, и дальновиден. Победа при Дорилее в основном была одержана благодаря его оперативному искусству, а во время осады Антиохии он председательствовал на множестве военных советов. В политическом смысле он трудился ради взаимопонимания с христианами Востока — и с византийцами, и с православными церквями Сирии. Он пользовался доверием папы Урбана и знал его мысли. Пока Адемар был жив, он мог сдерживать этническую и религиозную нетерпимость франков и ставить преграды на пути корыстных амбиций и междоусобиц, которые могли бы причинить неисправимый вред всему Крестовому походу. Хотя он старался никогда не выпячивать себя, его считали, как сказал отец Этьен явившемуся Христу, вождем Крестового похода. После смерти Адемара не осталось никого, кто обладал бы таким непререкаемым авторитетом. Граф Тулузский, тоже когда-то обсуждавший методы и цели Крестового похода с папой Урбаном, унаследовал убеждения епископа. Но Раймунд не обладал его талантами и с Боэмундом спорить мог лишь на равных, а не как выразитель взглядов церкви. И без Адемара никто из сеньоров не обладал достаточной широтой взглядов, чтобы заботиться о сохранении единства христианства. Соратники никогда не ставили под сомнение милосердие Адемара и его принципиальность, даже те, кому он мешал исполнить их замыслы. Сторонники Боэмунда оплакивали смерть епископа так же искренне, как и те, кто пришел с Адемаром из Франции, и сам Боэмунд поклялся отвезти его тело в Иерусалим. Вся армия была тронута и удручена его смертью.