12 августа 1947 года Сталин поручил советскому послу в Белграде Лаврентьеву передать Тито срочную телеграмму. «Советское правительство считает, что оба правительства допустили ошибку, заключив пакт, к тому же бессрочный, до вступления в силу мирного договора (с Болгарией. — Е. М.), несмотря на предупреждения Советского правительства, — гласила она. — Советское правительство считает, что своей торопливостью оба правительства облегчили дело реакционных англо-американских элементов, дав им лишний повод усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и Болгарии»[301]. Сталин предупреждал, что Москва не может взять на себя ответственность за пакты, которые «заключаются без консультаций с Советским правительством». Почти такая же телеграмма была направлена и Димитрову.

Историк Леонид Гибианский справедливо заметил, что телеграмма Сталина находилась не в ладах с логикой. Во-первых, обвинения Тито и Димитрова в излишней торопливости можно принять лишь с большой натяжкой. Мирный договор с Болгарией был подписан еще в феврале 1947 года на Парижской мирной конференции и официально вступал в силу с сентября. Между тем югославы и болгары по результатам встречи в Бледе объявили о том, что договор о союзе между ними только разработан и согласован, а это значит, что он мог быть подписан уже после вступления в силу мирного договора. Другими словами, они не нарушали сталинских рекомендаций.

И наконец, как их «торопливость» могла дать англо-американцам «лишний повод усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и Болгарии»? Очевидно, что такой повод мог дать им только сам факт заключения югославо-болгарского союза, который, как уже говорилось, рассматривался Западом как реальная угроза своим интересам на юге Европы. Но вот против этого союза Сталин-то как раз и не возражал. Другими словами, острое недовольство Сталина могло быть вызвано не столько какой-либо реальной опасностью, связанной с «торопливостью» Тито и Димитрова, а какими-то другими причинами. Либо он был вообще против этого договора, но старался пока скрывать истинные мотивы своих действий, либо его больше всего возмутило то, что Тито и Димитров предварительно не уведомили Москву о своих действиях[302]. Истинные причины поступков Сталина, впрочем, всегда понять сложно.

Несмотря на противоречия в сталинской телеграмме, и Тито, и Димитров тут же признали свою ошибку. Получив телеграмму Сталина, болгарский руководитель направил шифровку Тито: «Необходимо аннулировать этот акт до наступления благоприятного времени после консультаций с СССР». Тито, в свою очередь, сообщил в Москву, что готов опровергнуть сообщения о югославо-болгарском договоре, «если на это согласны болгары»[303]. Опровергать, правда, ничего не понадобилось. 15 сентября вступил в силу мирный договор с Болгарией, и уже на следующий день Сталин дал Тито и Димитрову «добро» на подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Договор был подписан 27 ноября. Опять-таки с учетом сталинских пожеланий: не «бессрочно», а на 20 лет, а текст договора заблаговременно был отослан в Москву на согласование. Казалось, что и этот инцидент в советско-югославских отношениях к началу 1948 года был исчерпан.

Однажды Тито спросили: когда он впервые почувствовал, что в его отношениях со Сталиным происходит что-то не то. «В 1947 году, — ответил он, — когда они начали обвинять нас в том, что мы занимаем недружественную позицию по отношению к их специалистам. Тогда я увидел, что это похоже на известную басню, в которой волк обвиняет ягненка в том, что тот мутит воду, хотя и пьет после него. Тогда я почувствовал, что что-то не в порядке»[304].

Но вряд ли именно эта история стала непосредственной причиной для атаки на Югославию. И даже не проблемы с Грецией, Албанией и Болгарией — при желании их можно было бы довольно быстро решить. Сталина беспокоило что-то еще, чего, по его мнению, нельзя было решить простым вызовом Тито «на ковер».

Что же так не нравилось Сталину в Тито? Главное, по нашему мнению, было в том, что поступавшие к Сталину донесения из Югославии постепенно убеждали его: Тито мнит себя фигурой если не такой же, то сопоставимой с ним, Сталиным, величины.

Первым раундом переговоров Джиласа со Сталиным Тито остался доволен. Он был настолько окрылен согласием Сталина признать югославские интересы в Албании, что уже 19 января совершил шаг, который во многом и оказался для него роковым.

Тито обратился к албанскому лидеру Энверу Ходже с предложением создать в районе албанского города Корча югославскую военную базу и разместить там дивизию югославской армии. Необходимость такого шага Тито видел в защите Албании от «греческих монархо-фашистов при поддержке англо-американцев». 20 января Ходжа с идеей Тито согласился.

В эти дни произошло еще одно событие, которое подтолкнуло развитие конфликта.

17 января, возвращаясь поездом из Бухареста, где был подписан договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Болгарией и Румынией, болгарский руководитель Георгий Димитров отвечал на вопросы журналистов. Спросили его и о возможном создании федерации восточноевропейских стран. Димитров ответил, что когда этот вопрос созреет, то народы «Румынии, Болгарии, Югославии, Албании, Чехословакии, Польши, Венгрии и Греции — запомните, и Греции! — его решат».

Слова Димитрова наделали много шума. Получалось, что он как бы раскрывал планы Москвы и ее союзников в отношении Греции, где еще шла гражданская война. На Западе поднялась шумиха по поводу «агрессивных планов Москвы».

Сталин был вне себя. «Трудно понять, — раздраженно писал он Димитрову, — что побудило Вас сделать такие неосторожные и непродуманные заявления»[305].28 января «Правда» уже открыто осудила заявление Димитрова, назвав идею федерации и таможенного союза «проблематической и надуманной»[306]. Копию этой телеграммы Сталин распорядился послать Тито. 4 февраля — опять-таки Димитрову и Тито — были направлены телеграммы, разъясняющие, почему Москва считает заявления болгарского руководителя «вредными».

Тито был полностью согласен со Сталиным. 19 января Джилас в Москве получил шифровку Ранковича из Белграда. «Товарищ маршал, — писал Ранкович, — поручает тебе попросить их (советских руководителей. — Е. М.) повлиять на болгарских товарищей, чтобы те были осторожнее, делая заявления. Особенно мы имеем в виду последнее заявление Димитрова в Румынии о Греции, о федерации восточноевропейских народов и о роли болгаро-югославского пакта. На основании его заявлений о Греции американцы и греческая реакция могут попытаться свалить вину (за гражданскую войну в Греции. — Е. М.) на страны — соседей Греции. Вообще, такие заявления вредны, и могут подумать, что это является и нашей позицией»[307].