Таким образом, позиции Сталина и Тито по вопросу создания «Восточноевропейской федерации» сначала совпадали. И казалось, что на фоне критики такого заслуженного в коммунистическом мире человека, как Димитров, доверие «вождя народов» к Тито высоко как никогда.

Однако Джиласа в Москве не оставляли странные ощущения — как будто в советско-югославских отношениях происходит что-то не то. Состоялась, например, встреча с министром вооруженных сил СССР Булганиным, который пообещал рассмотреть просьбу югославов о поставке советской военной техники. Однако переговоры вдруг начали затягиваться. Ничем не закончились и переговоры с министром внешней торговли СССР Микояном. «Было ясно, — констатирует Джилас, — что колеса советской машины заторможены в югославском направлении». Он утверждал, что в это время в гостиничных номерах еще и установили прослушивающую аппаратуру[308].

Ни Джилас, ни даже Тито не знали, что к Сталину из Белграда поступила информация, которая привела «вождя народов» в еще большее раздражение, чем заявления Димитрова — о планах югославов создать военную базу в Албании.

Тито принял это решение, не поставив в известность Москву. Советский посол в Белграде Лаврентьев узнал о нем из собственных источников и уже 21 января направил в Центр соответствующее донесение. Лаврентьев особо подчеркивал, что «все вопросы, относящиеся к этим албано-югославским переговорам, решались и решаются без участия советских военных советников при югославской армии»[309]. Другими словами, «младшие братья» Советского Союза говорили и делали что хотели, не согласовывая свои поступки с Москвой.

29 января Тито сообщили, что Лаврентьев просит срочно его принять. Он заявил, что Москва обеспокоена тем, что вступление югославских войск в Албанию может быть использовано «англосаксами» для военного вмешательства под предлогом «защиты независимости Албании».

Тито подтвердил, что договоренность о введении югославской дивизии в Албанию достигнута с Энвером Ходжей. По его мнению, «нужно дать понять греческим монархистам, что Югославия будет серьезно защищать Албанию» в случае нападения на нее греков при поддержке англичан.

Он попросил Лаврентьева сообщить в Москву, что не разделяет опасений советских товарищей, но пока приостановит отправку дивизии в Албанию, а если Советский Союз сочтет, что это нецелесообразно, то Югославия последует его рекомендации. Тито в полушутливом тоне заметил, что если все же Греция захватит Южную Албанию, то «Югославия вместе с Советским Союзом будет расхлебывать эту кашу»[310]. Но его объяснений Москва как будто и не услышала.

1 февраля Лаврентьев передал Тито новое послание из Москвы за подписью Молотова. Оно было написано уже совсем другим языком.

«Товарищу Тито.

Из Вашей беседы с т. Лаврентьевым видно, что Вы считаете нормальным такое положение, когда Югославия, имея договор о взаимопомощи с СССР, считает возможным не только не консультироваться с СССР о посылке своих войск в Албанию, но и даже просто информировать СССР об этом в последующем порядке. К Вашему сведению сообщаю, что Совпра (советское правительство. — Е. М.) совершенно случайно узнало о решении югославского правительства относительно посылки Ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками. СССР считает такой порядок ненормальным. Но если Вы считаете такой порядок нормальным, то я должен заявить по поручению Правительства СССР, что СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР, как союзник Югославии, не может нести ответственность за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома Советского правительства.

Тов. Лаврентьев сообщил нам, что Вы задержали посылку югославских войск в Албанию, что мы принимаем к сведению. Однако, как видно, между нашими правительствами имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими обязательствами. Во избежание недоразумений следовало бы эти разногласия так или иначе исчерпать. Молотов»[311].

Резкий и обвинительный тон письма неприятно поразил Тито. Лаврентьев сообщал, что Тито прочитал послание дважды и, «необычайно взволнованный, сказал, что не ожидал, что Советское правительство придает этому делу такое значение. Он признает, что была допущена ошибка» и что впредь всегда будут проводиться консультации с Советским Союзом по внешнеполитическим вопросам. Тито заявил, что югославская дивизия не будет введена в Албанию и что в этой ошибке виновен он, Тито, как главнокомандующий. В конце беседы Тито заметил, что не согласен с Молотовым в том, что между правительствами двух стран существуют серьезные разногласия и что это был единственный случай, когда Югославия не согласовала своих действий с Советским Союзом. На это Лаврентьев возразил, что в прошлом году Югославия вопреки рекомендациям Москвы заключила договор о сотрудничестве с Болгарией, и это произошло еще до вступления в силу мирного договора с этой страной. «На это, — отмечает советский посол в своем донесении, — Тито ничего не ответил»[312].

Тито снова признал свои ошибки, но Сталина это уже не интересовало.

2 февраля Лаврентьев передал Тито новое послание из Москвы. «Мы считаем, что у нас с Вами имеются серьезные разногласия по внешнеполитическим вопросам… — говорилось в нем. — Просим прислать в Москву двух-трех ответственных представителей югославского правительства для обмена мнениями. Приглашены также представители болгарского правительства. Срок приезда не позже 8–10 февраля. Сообщите Ваше мнение. Молотов»[313].

Очевидно, что Сталин вызывал к себе «на ковер» не просто каких-то «ответственных представителей», а самого Тито. Тем более что болгарскую делегацию возглавил Димитров — несмотря на болезнь, он не осмелился не поехать в Москву. А вот Тито поступил иначе. Он остался в Белграде, сославшись как раз на плохое самочувствие. Это, по мнению Джиласа, говорило о существующем взаимном недоверии[314]. Тито помнил о судьбе своего предшественника Милана Горкича, который приехал в Москву в 1937 году и больше оттуда никогда не вернулся.

Югославию на встрече у Сталина представляли Эдвард Кардель, тогдашний глава правительства Хорватии Владимир Бакарич и присоединившийся к ним в Москве Джилас. О встрече можно составить представление по воспоминаниям ее участников с югославской стороны — Джиласа и Карделя[315], а также по записям в «Дневнике» Димитрова, который много лет вел лидер болгарских коммунистов[316]. С советской стороны, по некоторым данным, запись беседы вел зам главы советского МИДа Зорин, но она до недавнего времени оставалась еще нерассекреченной.