поскольку королевская служба была также доступна для незнатных бюргеров и иных простолюдинов, покупка подобных должностей стала главной формой коммерческих вложений, приносивших высокие и надежные доходы. Представители знати и богатые простолюдины все в большей степени привязывались с государственному аппарату. Результатом стало укрепление мелкокрестьянской собственности, которая теперь облагалась налогом при помощи все более централизованного абсолютистского государства, вращавшегося вокруг двора, центра интриг, раздоров, распределения синекур и соперничества внутри знати. Несмотря на возвращение отдельных волн сопротивления знати, во Франции XVI–XVII вв. было завершено формирование абсолютистского «налогово-должностного» государства (термин Роберта Бреннера). В этой форме государства нововременное различение политического и экономического не прочерчено, напротив, в нем сохранялось слияние господства и эксплуатации, характерное для докапиталистических обществ. Общий кризис ускорил превращение феодального, сеньорально-крестьянского режима ренты в абсолютистский королевско-крестьянский налоговый режим. Другими словами, раздробленный суверенитет средневекового периода, обусловленный личным частным господством, уступил место «обобщенному личному господству» политической власти «Старого порядка» [Gerstenberger. 1990. Р. 457–532].

После кризиса XIV в. Франция (и большая часть Европы) вступила в период экономического и коммерческого восстановления – в «долгий XVI век». Однако этот коммерческий подъем, открытие торговых путей в Америку и Индию, рост торговли на длинные расстояния не стали прорывом к капитализму. Все это просто воспроизводило, пусть и в большем масштабе, связку между растущими доходами знати и возрождением городов в XII в. [Wolf. 1982. Р. 108–125, 130–261]. Как и раньше, растущие королевские доходы обычно не инвестировались в средства производства, а первым делом тратились на военное снаряжение и на демонстративное придворное потребление. Этот механизм поддерживал постоянное функционирование военного государства, однако подрывал аграрную экономику. Резкое усиление купеческой экспансии в XVII в. было обусловлено ростом королевского и знатного спроса, опосредованного ростом налоговых поступлений, извлекаемых из демографически расширяющейся, но все еще докапиталистической аграрной экономики, построенной на мелкокрестьянской собственности. Города не были мини-лабораториями протокапитализма, возглавляемыми предприимчивой и противостоящей королю буржуазией. Скорее бюргеры были вынуждены сотрудничать с королем, который продавал патенты компаниям-монополистам, привязывая купцов к себе и притягивая городские элиты в государственный аппарат[133]. Торговые прибыли получали только в сфере товарооборота, основанного на несправедливом обмене. Эксплуатация разницы в ценах на рынках продавцов и покупателей порождала огромные прибыли. Король предоставлял защиту для морской торговли (конвои, порты, вооруженные торговые флотилии и т. д.). «Купить подешевле, продать подороже» – вот максима дня, а вовсе не свободная экономическая конкуренция, основанная на ценовой конкуренции. Позднее я подробнее покажу, что логика крупных военно-торговых империй характеризовалась наращиванием вооружений, а не понижением цен. По Эрику Вульфу, европейские купцы не занимались только одним – они «не использовали свое богатство как капитал, то есть для приобретения и преобразования средств производства, которые можно было бы использовать с большей эффективностью благодаря покупке рабочей силы, предлагаемой на продажу классом наемных работников» [Wolf. 1982. Р. 120]. Вторая броделевская реинкарнация нововременной капиталистической миросистемы (по Валлерстайну – ее первое проявление) была производной от докапиталистической аграрной экономики.

Абсолютистское налогово-должностное государство не смогло обеспечить условия экономического подъема, с упорством цепляясь за логику (гео)политического накопления. Карательное налогообложение крестьянства совмещалось с крестьянским производством для собственного потребления, а не с производством для рынка. Наделы разбивались (morcellement[134]), а не объединялись, продукты диверсифицировались, а не специализировались, технология пребывала в застое [Brenner. 1985b; Parker. 1996. Р. 28–74, 212–213]. Королевская защита крестьянской собственности заблокировала попытки сеньоров огородить, объединить и улучшить свои хозяйства[135]. Хотя земельный сектор, основанный на обычном праве, в абсолютистской Франции так и не был разрушен, фактические права крестьян на свои мелкие наделы и доступ к общим землям вывели воспроизводство крестьян за пределы рынка. Привлекательность местных и муниципальных рынков, которые могли бы стимулировать развитие коммерческого сельского хозяйства, снова и снова отрицалась логикой первостепенной задачи, то есть выживания. Хотя крестьяне должны были продавать свою продукцию на местных рынках, чтобы платить налоги и сборы, они ничем не принуждались к тому, чтобы систематически воспроизводить себя внутри рынка. Налоговые поступления, в свою очередь, направлялись обратно в аппарат принуждения и в демонстративное потребление. Общим результатом такого режима общественных отношений собственности стала сравнительно стагнирующая, особенно в плане нормы производительности, аграрная экономика, по-прежнему подчиненная ритмам эко-демографических колебаний [Goubert. 1986; Crouzet. 1990; Parker 1996].

Когда в начале XVII в. снова разразился кризис, усилившийся классовый конфликт за распределение доходов привел к циклу крестьянских бунтов, волнений знати и королевских репрессий. Этот кризис воспроизводства также объясняет распространившиеся на всю систему попытки геополитического накопления, принявшие форму религиозных войн или Тридцатилетней войны, в которых Франция играла лидирующую роль. Докапиталистическая Франция, зажатая между чрезмерным налогообложением и нарастающими военными расходами, пережила в XVIII в. целый ряд финансовых кризисов, пока не наступил крах – Французская революция.

Абсолютистский суверенитет как собственническое королевство

Каковы следствия этого режима общественных отношений собственности для абсолютистского суверенитета? Нововременное понятие суверенитета определено абстрактным безличным государством, существующим независимо от субъективной воли руководителя. Нововременное государство продолжает существовать независимо от времени жизни его представителей; оно основано на разделении публичной должности и частной собственности. Благодаря этому разделению территория нововременного государства сохраняет свои точно очерченные границы независимо от частного накопления бюрократов или политического класса, в отличие от того, что было до Нового времени.

Неразделенность публичной власти и частной собственности не только характеризовала европейский феодализм, но и сохранилась в большинстве европейских государств вплоть до XVIII и XIX вв., пусть и в измененной форме. В абсолютистских государствах слияние публичного и частного лучше всего можно понять в соотнесении с принципом династийности и с собственническим королевством [Rowen. 1961,1969,1980]. Собственническое королевство означало личную собственность короля на государство[136]. Но в каком смысле король владел государством? Собственность могла не относиться к территории, поскольку была широко распространена абсолютная земельная собственность знати и незнатных владельцев, а частные королевские земли – королевский домен – существовали отдельно от некоролевских земель. Кроме того, понятие королевской территории противоречило «Салической правде», в которой запрещалось постоянное отчуждение государственной территории [Mousner. 1979. Р. 649–653]. Территория должна была использоваться королем как узуфрукт и передаваться в том же самом объеме в качестве наследства данной династии. Следовательно, собственность на государство означала исключительные легитимные права военного командования в королевстве, а также личное владение правами налогообложения, торговли и законодательства. Заявление «L’État, c’est moi!» в качестве основы абсолютистского суверенитета предполагало королевское владение публичной властью.

Как собственническое королевство соотносится с развитием отношений собственности в обществе? Феодальное понятие королевства как высшего сюзеренитета покоилось на децентрализованных правах присвоения, которыми располагали сеньоры и которые определялись тем, что непосредственные производители владели своими жизненными средствами. Сеньоры владели землей на условии выполнения особых военных и политических обязательств, устанавливающих отношение взаимности между королем и вассалом (auxilium et consilium). Политически заданные