Только села, телефон на пять минут замолчал, и уже заходят. Дверь забыла на ключ закрыть, теперь никуда не денешься. В коридоре усядутся и будут сидеть, откуда у людей столько времени. Мужчина заметный, по телевизору она его видела. Женщина, как женщина, он ее лучше. Одеваться они умеют, просто, вроде, но как вещи сидят. Впрочем, и не просто. Актриса эта — начмед угадала безошибочно профессию Ксении Николаевны — опытная, везде опыт, для любого случая, брючки розовые в ее возрасте. Уметь надо. Раньше бы назвала товарищами, а теперь как? — господами с ходу не назовешь. Значит, просто, без обращения: — Я вас слушаю.

Арнольд Петрович уселся, она не приглашала, но с улыбкой, вышло у него естественно. И спутница его уселась. Ну, ну, дальше, дальше… время…

— Мы — работники театра. В больнице бываем по необходимости. — Арнольд Петрович еще раз привстал, ожидая, что знакомство сейчас и начнется. И его попросят, что-нибудь рассказать, всегда наготове смешной случай, в лицах, с фестиваля. Интеллигенция любит про культуру, кто, что, интрижку, анекдот из жизни, хлебом не корми… а там можно и просьбочку.

— Да — да. — Сказала начмед. — Так что вас привело?

Начало было самое обескураживающее. Но Арнольд Петрович знал себя, он перестраивался на ходу. — Попова. — Начал он с фамилии старушки.

— Отделение?

— Неврологическое.

— Неврологическое? — Переспросила начмед. Только успела сказать. И тут же заглянула заведующая неврологией. Казалось бы, чудесным для несведущего человека образом, а на самом деле, как и должно быть в работе опытного администратора. Заглянувшая была женщина полная, круглолицая, незамысловатая с виду, без полета фантазии, с дряблой легко краснеющей кожей в квадратном вырезе декольте. Еще и с двумя сумками. Почему? А день, оказывается, уже закончился, домой пора, только Мирошкина еще в работе. — Зайдите, зайдите. Как раз кстати. — Приказала и усадила жестом за другой край стола. — Это насчет Поповой. Ну, так что? — Отодвинула в сторону истории болезни. Была спокойная минута, а теперь нет. И кто посочувствует? Кто? Никто.

— Собственно, все в порядке. — Начал Арнольд Петрович. — Это наша родственница, немолодой человек, слепая.

— Сколько лет?

— Семьдесят шесть. — Подсказала Ксения Николаевна.

— В специализированном отделении? — Удивилась начмед.

— Места были. — Пояснила заведующая. — Скорая привезла, с улицы. В травматологию, а те к нам. Я давала по сводке.

— Все равно. Специфика пожилого возраста…

— Мы глубоко благодарны. — Поспешил Арнольд Петрович, разговор съезжал не туда. — Я специально отложил генеральную репетицию, чтобы выразить огромную благодарность. Понимаю, это ваш долг…

— Более чем долг. — Прервала начмед. Разве этот поймет. Пришел рассказывать актерские байки. Не ценишь свое время, так и чужого не жаль.

— Мы просто в восторге. — Еще раз нажал Арнольд Петрович. Он не привык спешить в разговоре. Но эта занудливая баба так и норовила отделаться побыстрее и выставить за дверь. Впрочем, улыбнулась, смягчила. — Я очень люблю театр. Сейчас, просто, видите, времени нет.

— И это летом. — Подхватил участливо Арнольд Петрович. — А что тогда осенью? Зимой? Ранней весной…

Говоря языком военных, Арнольд Петрович чуть ступил на крохотный плацдарм внимания и теперь пытался расширить его. — Прекрасные палаты, сестры заботливые…

— Это я знаю. — Мирошкина показала на коллегу, мол, и ее заслуга.

Арнольд Петрович совсем ободрился и завертел головой, пытаясь взглядом ухватить сразу обеих женщин. — Какая удивительная профессия. Сколько нюансов. Вы, наверно, читали Станиславского. Он говорил о нюансах. Изображаешь одно, говоришь другое, а выходит совсем третье. Так у вас…

— У нас не так. — Опровергла начмед. — У нас — диагноз при поступлении, диагноз при выписке.

— Патанатомический еще. — Подсказала заведующая.

— Не у всех. — Строго поправила ее начмед. Вот уж дура, прости господи.

— Тем более важны нюансы. — Арнольд Петрович шел вперед, как ледокол, льды тяжелые, но машина сильнее. — Я говорю о психологических нюансах. — Он еще искал, как сказать лучше. — Попова наша очень суеверна. Знаете, этих фронтовиков.

— Она на фронте была? — Спросила заведующая.

— Почти их не осталось. — Нейтрально высказался Арнольд Петрович. — Лежит в тринадцатой палате. И переживает. — Я говорю, чтобы здесь лежать, в тринадцатой, нужно палату освятить.

Лучше бы он этого не говорил. Не понимаем мы часто, как пустым словом можно смять немощный стебелек зародившегося доверия. Как легко задеть…

— У нас все палаты освящены, — сказала строго начмед. — Все, что нужно для больных мы делаем. Попова ваша — православная?

— Православная. Это я в шутку, освятить. — Заспешил Арнольд Петрович. — Думаю, может, перевести в другую.

— То есть, как вы предлагаете, для одних привилегии — освящать, а другим что? Так оставить?

— Я не то хотел. — Арнольд Петрович вновь взял рассудительный тон.

— Причем два раза освящены. — Неожиданно вмешалась заведующая. — В прошлом году и в этом. Отцом Николаем и отцом Василием. Отец Василий и на ремонт благословил.

— Помимо всего прочего, это важно для молодежи, для среднего и низшего персонала. — Уточнила начмед. — Не только для больных. Потому и нет таких разговоров, хорошая палата, плохая…

— У нас все. — Арнольд Петрович встал и раскланялся за себя, и за Ксению Николаевну. Та еще пыталась что-то добавить, но, кроме спасибо, ничего не придумала.

…Когда вышли за ворота больницы, Арнольд Петрович сказал. — Ты видела, у нее эта длинная трубка на шее. Напомни, как называется.

— Фонендоскоп?

— Во-во. Красного цвета. Чем это Айседору Дункан удавило? Шарфом? Красного цвета? Почему, если хороший человек…

— Откуда ты знаешь, что она фронтовик? — Сбила Клавдия Николаевна с нелепого хода мысли.

— Сказал и сказал. Сейчас все — фронтовики. Или в тылу. Или партизанка. Чем плохо? Где-то же она была. Недавно по телевизору показывали, один подписал бумаги, вывезли алмазы на двести миллионов долларов, его еще не посадили, а уже амнистия — фронтовик. Это сколько фрицев нужно положить на такие деньги. Как Жуков, трижды Герой, не меньше. Почем сейчас киллеры берут? Тысяч десять? — Арнольд Петрович поднял голову и зашевелил губами. Видно, погрузился в расчеты. — Ц — ц–ц… Сколько в миллионе тысяч?

— Вроде, не знаешь. Сам миллионами пользуешься.

— Так это разве миллионы. Это для нас — несчастных. Мой совет — скажи дочке, чтоб забирала старуху побыстрее. Я стал суеверный.

— Ты? — Удивилась Ксения Николаевна.

— На нашу тупость никаких примет не хватит.