– Шизофрения? – спросил Васильков после паузы.

– Я не знаю… похоже, конечно, но… Мы с Матвеем тоже так подумали, хотя… в общем, что делать-то, дядя Слава? – я жалобно посмотрела на заместителя, ища поддержки и совета. – Она классным хирургом может стать, у нее прямо дар, как у Матвея. И вдруг – такое…

– Ты погоди выводы делать, – дотянувшись до моей здоровой руки, Васильков накрыл ее своей и слегка сжал. – Сегодня ты ей такой аврал устроила – тут мало кто бы головой-то не поехал. И прокурор еще с обвинениями, и девчонка эта с лицом в мясо, и ночь в операционной, а до этого Ненашева тоже работала… Погоди с выводами, Деля, пусть сперва психолог разберется. Если надо – давай ее тихонько в диспансер отправим, чтоб без лишнего шума, у меня там знакомых полно, помогут. Обследуют ее по полной, посмотрят, проверят – а там уж… Конечно, если подтвердится диагноз, к столу она не встанет больше. Но консультировать ведь сможет.

Я разрывалась. С одной стороны, терять такого перспективного хирурга было неразумно, а с другой… С другой были клиенты клиники, которых я не имею права подвергать опасности.

Да, дядя Слава прав, нужно ждать…

В диспансер Ненашеву ехать все-таки уговорили – дядя Слава лично пообещал, что все пройдет тихо, без огласки, и даже сам поехал с Ульяной, чтобы проследить за тем, как ее устроят.

Я тоже пообещала, что навещу ее в ближайшее время, и увидела, как в ее потухших глазах засветилось на миг что-то похожее на надежду. Мне же еще предстоял разговор с Иващенко.

Он начал сразу, без долгих предисловий, без объяснений и вводных – да и к чему все это, если я видела все, что предшествовало срыву, и сам срыв.

– Процесс нравственной ревизии, – говорил Иван, помешивая ложечкой кофе в чашке. – После гибели отца она сравнивает каждый свой шаг с возможной отцовской оценкой и старается этому соответствовать. Если же, по ее мнению, отец не одобрил бы этого, пытается «исправить» ошибки и заслужить прощение и похвалу. Он, как я понял, с самого детства был с ней не жесток, но строг и излишне требователен. И хотел сына, чего не скрывал. Вид спорта выбрал для дочери сам – довольно сложный. Возил на соревнования, контролировал тренировочный процесс, все в ее жизни подчинил этому. И она не пыталась бунтовать, вырываться – она просто приняла все это за норму. Но в какой-то момент не справилась. Я ведь еще после первого знакомства с ней начал справки наводить, – признался он. – Было в этой Ульяне что-то такое, на что я напоролся, как на камень, что-то, чем она никак не желала ни с кем делиться, боль какая-то. А с внутренней болью обязательно нужно работать, чтобы потом вот так не выходило… Мне с огромным трудом удалось найти знакомого, который познакомил меня со следователем, что вел дело об убийстве Бориса Ненашева.

– Об убийстве? – чувствуя, как закололо в кончиках пальцев, переспросила я, и Иван кивнул:

– Да. Его убили ударом рапиры в горло.

В моих глазах, видимо, застыл вопрос, потому что Иващенко покачал головой и успокаивающе сказал:

– Нет-нет, судя по материалам дела, это не Ульяна его убила. Ее приятель, Стас Миронов. В раздевалке произошла ссора, он проходил по коридору и услышал, как плачет Ульяна, ворвался и увидел, что мужчина держит ее за горло. В руках у Миронова была рапира, он сперва ткнул напавшего в спину, а когда тот развернулся, в шею. Миронову было восемнадцать, его, разумеется, укатали на полную катушку. Ульяна на суде не появилась даже как свидетель – лежала в закрытой клинике. Ей в то время было пятнадцать. Когда Миронова посадили, она спустя время вернулась в команду, однако долго там не продержалась – ее почему-то считали виноватой в том, что произошло. Вот тогда-то она карьеру и закончила, начала учиться, поступила в институт, хотя тренировки совсем не забросила, до сих пор ездит к тренеру. Но вот что интересно… – Иващенко умолк, сделал большой глоток кофе и уставился в окно.

– Иван Владимирович, ваша манера выдерживать театральные паузы всегда приводит меня в бешенство, – сказала я, в нетерпении вцепившись пальцами в край столешницы.

– А? – очнулся Иван, которому были свойственны вот такие уходы в себя в самый неподходящий момент. – Да-да… я поговорил с парой бывших сокомандников Ненашевой. Они убеждены, что это Ульяна отца убила.

– То есть? Ведь было расследование, экспертизы…

– Одна из девушек, Светлана Коршунова, утверждает, что Стас взял вину на себя.

– Ну, девушки в такой ситуации – не самые лучшие свидетели. Ненашева могла быть просто более успешной, чем они, либо пользовалась популярностью…

– Вы Ненашеву хорошо рассмотрели? – перебил он. – Чтобы быть популярной, у нее нет и не было никаких данных – ни внешних, ни внутренних. Да, согласен, не нужно быть записной красавицей, чтобы пользоваться успехом у мужчин, но ведь тогда нужно брать чем-то иным – харизмой, характером, интеллектом. А Ульяна Борисовна, при всем моем уважении, девушка довольно посредственная во всем. Да, она не глупа – но и только, ничего глубокого в ней нет. Внешность у нее тоже – средняя. В общем, как говорится, что-то серое в общих чертах. А Миронов, между прочим, красавчик, таких девушки обожают. Кроме того, ей было пятнадцать, а ему уже восемнадцать.

– И вы не допускаете, что между ними могли быть близкие отношения?

– Я Ненашеву об этом спросил напрямую – о возрасте начала половой жизни. Она сказала, что в девятнадцать. Правда, смутилась и занервничала, но ей по природе свойственно такое поведение – любой нетактичный или неловкий вопрос вызывает такую реакцию.

– И вы уверены, что она вам не соврала?

– А зачем?

– А вот как раз затем, что отец бы не одобрил. И – наверняка – не одобрил, когда узнал. Думаю, что ссора в раздевалке была как раз из-за этого. Она – несовершеннолетняя, Миронову – восемнадцать, у отца был повод злиться, согласитесь?

– А ведь верно… – Иващенко затеребил бейджик на кармане халата. – Скорее всего, отец узнал о случившемся, разъяренный, приехал в клуб, начал выяснять отношения с дочерью, а тут Миронов…

– Тогда выходит, что это Миронов убил Ненашева – услышал ссору, вбежал, увидел… то есть все так, как вы рассказывали.

– Думаю, что нет. Ульяна могла убить отца до того, как вошел Миронов, а он, увидев, что случилось, просто взял вину на себя, чтобы уберечь любимую девушку.

– Вы себе противоречите, Иван Владимирович. То у вас Ненашева – серая мышь, в которую популярный красавчик Миронов не мог влюбиться, а через минуту он уже берет на себя ее срок за убийство. Не клеится.

– Так я и не следователь, – слегка огрызнулся психолог, выпуская из пальцев бейджик. – Но вполне могло быть и так. В любом случае – жалко девку, пропадет.

– С чего бы ей пропасть? – возразила я. – Хороший хирург, талантливый.

– Если не проработает внутреннюю травму, ей не позволят оперировать. Будет комиссия, встанет вопрос о ее дееспособности.

– Вы с ума сошли?! Да она нормальнее большинства моих знакомых! Ей просто нужно отдохнуть и поработать с психологом. С вами, например.