Однажды Марат Ринатович вдруг попросил меня задержаться после смены и дождаться его.

В кои-то веки нас ждали два выходных дня, была весна, все уже зацвело, отчаянно хотелось за город…

И тут, словно добрая фея, Марат Ринатович предложил мне поехать завтра к нему на дачу. Разумеется, с его женой и еще вторым режиссером, кастинг-директором и главным оператором.

Я немного опешила – взрослые люди, куда мне, пятнадцатилетней, в их компанию? Но режиссер настаивал, даже предложил спросить разрешения у мамы.

Это меня укололо – что я, совсем малолетка, чтобы у мамы отпрашиваться? Но потом, подумав, я согласилась – чтобы не было скандала.

К моему удивлению, мама не только не запретила, а наоборот – всю дорогу домой бурно радовалась тому, что режиссер выделил меня из всех.

– Видишь, он оценил твой талант, раз пригласил на дачу! Никого – тебя! Цени это, Лариска! – возбужденно говорила она, когда мы ехали в такси. – Марат Ринатович за тобой на машине заедет, сам, ты только представь!

Сейчас, спустя годы, я никак не могу объяснить себе, почему она, взрослая женщина, не насторожилась в ответ на такое странное приглашение. Абсолютно взрослая компания, какая-то дача за городом – и я одна, и мне всего пятнадцать – зачем я там?

Мама, ослепленная возможными перспективами, даже не подумала о том, что вообще может там со мной случиться.

И оно случилось, конечно. Даже спустя годы я не могу вспоминать это спокойно, как не могла говорить об этом ни с кем – и только этот белобрысый любитель кошек Иван Владимирович сумел вынуть из меня этот камень, давивший изнутри долгие годы.

Вспомнить мне пришлось в тот день, когда я увидела Зиятдинова в Москве – там, где не ожидала, и потом на неделю я заперлась в доме, выключив телефоны, пила и плакала, не желая видеть даже Аришу, едва не сошедшую с ума от переживаний.

Кроме нашей компании, на даче оказались еще двое мужчин, намного старше даже Марата Ринатовича, и, судя по тому, как почтительно общались с ними члены съемочной группы, это были какие-то очень важные люди.

На даче пили все – кроме Марата, он действительно не пил больше двух бокалов вина за вечер. Меня тоже заставили выпить, как я ни отнекивалась.

Алкоголь в моей жизни до этого момента не присутствовал вообще никак, потому два фужера шампанского, а за ними еще бокал красного вина быстро сделали свое дело, я начала зевать, и тогда Марат Ринатович предложил проводить меня в комнату на втором этаже.

Он помог мне подняться по крутой лестнице, завел в комнату, где была только огромная кровать под красноватым бархатным балдахином.

– Ложись, Ларочка, тебе надо поспать, – снимая с меня свитер, шептал Марат Ринатович каким-то странным голосом.

Когда его рука потянула вниз флажок «молнии» джинсов, а противно-влажные губы коснулись шеи, я попыталась сопротивляться, но свободной рукой Марат Ринатович зажал мне рот и прошипел на ухо:

– Лучше не ори! Расслабься, дурочка… пусть лучше это буду я, чем какой-то прыщавый ушлепок-одноклассник…

Но я испугалась еще сильнее, начала вырываться, и тогда он меня ударил – развернув к себе, кулаком в живот, так, что я задохнулась от боли.

Режиссер толкнул меня на кровать и уже без всяких слов и церемоний сделал то, что хотел.

– А теперь ты молча будешь делать то, что тебе скажут, поняла? – произнес он, вставая как ни в чем не бывало и поправляя джинсы, которые даже не удосужился снять. – Сейчас сюда придет человек… да не реви ты, идиотка! – он дал мне пощечину, потому что я затряслась от ужаса и зарыдала. – И только попробуй рыпаться, поняла? А будешь умницей – и твоя мама тоже останется довольна.

Что могла сделать испуганная насмерть, изнасилованная девчонка пятнадцати лет, попавшая сюда с согласия собственной матери? Мне пришлось пережить и одного пожилого важного человека, и второго тоже…

Потом я плакала, зажав лицо подушкой, а он, погладив меня по щеке совсем отцовским жестом, ласково сказал:

– Отдыхай, Ларочка. Или присоединяйся к нам, если хочешь.

– Я… я хочу уехать… – пробормотала я, захлебываясь слезами.

– Завтра и уедешь.

Он вышел из комнаты и запер дверь снаружи.

Этот звук поворачивающегося в скважине ключа потом еще пару лет снился мне в кошмарах – как будто именно этим звуком сопровождались все мои несчастья.

Утром этих двоих уже не было, а Марат Ринатович вел себя как ни в чем не бывало.

Я боялась поднять глаза, боялась, что все сидящие за столом начнут смеяться и обсуждать то, что произошло со мной ночью – ну, не могли же они ничего не слышать…

– Света, – сказал, обращаясь к жене, Марат Ринатович, – ты помоги Ларочке привести себя в порядок, хорошо?

Я перестала соображать, что происходит.

Светлана едва не силком затолкала меня в ванну, долго и бесцеремонно наблюдала за тем, как я моюсь, потом с тщательностью врача осмотрела мои руки и ноги, удовлетворенно кивнула.

– Одевайся. И предупреждаю тебя, Ларочка – об этом лучше никому не рассказывать. Тебе не поверят, а неприятностей не оберешься, поняла?

Я только кивнула, отлично понимая, что о таком вообще никому и никогда не расскажешь.

Но я ошиблась. Пережитый стресс оказался настолько сильным, что я не могла работать – не могла запомнить текст, не могла сосредоточиться ни на чем. Все чаще Зиятдинов орал на меня на площадке, доводя до слез. А когда он впервые лишил меня зарплаты за сорванные съемочные дни, подключилась мать.

Состояния моего она не замечала, а вот отсутствие денег заметила мгновенно и после телефонного разговора с Маратом Ринатовичем, разумеется, обвинила во всем меня.

– Да как ты смеешь, дрянь, являться на площадку с невыученным текстом?! Ты что возомнила о себе?

Я попыталась объяснить ей, что неважно себя чувствую, но мать орала все громче, а после первой же пощечины я сломалась и выкрикнула:

– Я больше туда не пойду!

– Это… это… что… еще?! – выдохнула мать, занося руку для второго удара.

Я сжалась в углу и проскулила:

– Он… они… они меня… на даче…

– Что?! Говори – что?! – выкрикнула мать, хватаясь за сердце.

Я молчала, не в силах произнести страшное слово, но мать все поняла по моему лицу, грузно съехала по стене на пол и заголосила:

– Ах ты дрянь такая… да как же ты позволила-то, шалава ты малолетняя?

Я не поверила своим ушам…

Получив от нее еще пару тумаков, я уползла в свою комнату и долго плакала там в плюшевого медведя.

К утру мать взяла себя в руки, все обдумала, оценила ситуацию и, крепко взяв меня за руку, поволокла на съемочную площадку.