– Пожалуйста, – кивнул Белов. – Продолжайте…

Рыжий завыл.

– Эти древние цивилизации полагали, что в некоторые годы Нибиру приближается к Земле на опасное расстояние, и тогда на нашей планете происходят катаклизмы. Наводнения, землетрясения, извержение вулканов. Жители же Нибиру, обликом схожие с демонами, совершают набеги, жгут мирные селения, отравляют воду, пожирают людей. Есть опять же старое поверье, что когда Нибиру и Земля сойдутся совсем близко, тогда и наступит Конец Света.

Гейнц достал сигарету, закурил.

– Лю полагал, что миф о Нибиру не следует понимать так буквально. Конечно, никакой антипланеты на другой стороне Солнца нет. Но эта планета могла быть гораздо ближе. Рядом. Здесь.

Гейнц ткнул пальцем воздух.

– То есть…

Крик. По коридору. Нечеловеческий. Но знакомый, слышал я это уже где-то.

Белов поднял топор.

– Ксеноактивность… – проскрежетал рыжий. – Это все из-за тебя!

– Что делать? – Белов повернулся к Гейнцу.

Тот промолчал.

– Я его…

Рыжий снова кинулся на длинного человека.

Белов встал между.

– Отойди! – Рыжий толкнул Белова. – Он ведь знал, он ведь знал, что все так случится! Он знал!

– Что делать?!

Гейнц принялся листать блокнот. Сначала от начала к концу, затем наоборот. Жевал сигарету, выдыхал дым.

– Он издевается! – простонал рыжий. – Издевается! Ты погляди на него…

– Что делать, я спрашиваю?!!

– Что делать? – Гейнц захлопнул блокнот. – Ничего, разумеется. Сейчас мы не можем ничего делать, только наблюдать. Механизм явления несколько непонятен… Вы чувствуете вибрации? Мне кажется, что мощность Потока продолжает расти. Что решительно невозможно. Если только…

Гейнц замолчал. Он полуприкрыл глаза и стал шевелить губами.

– Я убью его! – Рыжий кинулся в третий раз.

Экран прострелила помеха, рыжий исчез. Точно растворился в малиновом, мгла охватила его и втянула в себя и не выплюнула уже.

Гейнц продолжал бормотать, обмахиваясь блокнотом.

– Бежим! – заорал Белов.

Он рванул мимо Гейнца, заметался от стены к стене, стараясь увернуться от невидимых нам препятствий, упал, покатился и, вместо того чтобы побежать дальше, вернулся назад и наткнулся на Гейнца, длинного, вытянувшегося поперек коридора. Это мог быть только он, слишком длинный, слишком поперечный. Хотя, наверное, покороче, чем раньше. Без головы. Правая рука была вывернута за спину и отставлена от туловища, в пальцах блокнот.

Белов осторожно подобрал блокнот и тут же снова отпрыгнул, размахнулся топором и ударил в стену, и из нее брызнуло, Белов завизжал и побежал, запнулся и упал, промелькнула фигура, изображение исчезло.

– Ты видел? – спросил Егор. – Ты видел, там?

– Сумрак, – сказал я. – Или кто-то очень похожий. Перематывай…

Егор перемотал, включил воспроизведение.

Белов дышал. Громко и перепуганно, так дышат люди, глубоко погруженные в страх. Он лежал между толстыми оранжевыми трубами. Сверху била струя белого пара, растекаясь вокруг комками ваты. В трубах гремело.

– Не получилось, – сказал Белов. – Добраться до градирни. Коридорчик, а там… Я не знаю, что это, монстры какие-то… Двигаются быстро, их почти не видно. Они… Они убивают всех. К баллонам с гелем не пробраться, буду пытаться на поверхность. Немного отдохну, потом. Все, конец съемки, кина не будет. Электричество кончилось…

Звук, без изображения. Дыхание, прерывистое и испуганное, скрежет.

– Вы слышите?

Это был голос Белова. Только сильно изменившийся. Так голос ломается от жажды. Белов давно не пил.

– Послушайте…

Егор зажал уши.

Я стал слушать. Ничего. Сначала вроде ничего, а потом крики. Человеческие. Кто-то кричал от ужаса, кто-то плакал, кто-то звал на помощь. И близко, и далеко, везде. Темнота была заполнена криками.

– Два дня уже так, – сказал Белов. – Кричат. Я сижу на крыше… Почти сорок часов лез по трубе, повезло, не захлебнулся… Весь центр превратился в болото, слизь по стенам стекает, первые этажи затоплены… Военные пытаются навести порядок, кажется, бесполезно. Кричат вокруг… Кажется, все рухнуло. Сейчас два часа дня…

Темнота.

– Это небо, – сказал Белов. – Сейчас камера направлена на небо. Его нет. Я не знаю, что это…Это не лицо Бога…

Он всхлипнул.

– Скорее всего, они бросят бомбу. Бомбу, это правильно, бомбу… Если, конечно, успеют. И если смогут. Надо успеть. Это… Это… Кажется, это ад.

Белов закашлялся.

– Сейчас я покажу.

Белов поднялся, направил камеру.

Город. Его трудно было узнать. Из-за тьмы.

Сейчас, даже в самые темные ночи мир четко делится на землю и небо. Потому что есть звезды, есть отблески солнца, и я почти всегда могу провести черту. Здесь же небо сошлось с землей окончательно, и не стало ни неба, ни земли, только мрак со всех сторон. Свет тоже остался, но его было мало, и перевесить тьму у него не получалось. Горели свечи в окнах, костры на крышах, горели дома. Желтели фары у машин на дорогах, мелькали лучи фонарей, происходила какая-то суета. И крики.

– Непонятно, – сказал Белов. – Что произошло?.. Небо погасло… Мощность установки повысилась, такого не может быть… Всех энергостанций Земли не хватило бы даже на четыре процента той мощности, что влилась к нам… Как будто кто-то закачал энергию извне…

Запись прервалась.

– Все? – спросил Егор.

Я посмотрел на счетчик.

– Еще восемнадцать минут. Перемотаю чуть.

Включил убыстренную перемотку, на экране возник город, снял палец с кнопки.

– Видимо, это все-таки струны, – сказал Белов. – Гейнц предполагал… Но он не предполагал, что это будет так… наглядно. Энергии слишком мало, ее не должно было хватить. Повторюсь, возможно, это прорыв извне, наложение…

Белов рассмеялся.

– Похоже, мы прикончили все.

Камера развернулась, промелькнула крыша, еще что-то, и мы увидели самого Белова. Старый. Непонятных лет дядька. С щетиной, седой, с гладкой кожей. Он даже улыбнулся, я отметил, что половина зубов сломана. Недавно. И губы разбиты в мясо.

Добро пожаловать в наш мир.

– Недавно расцвело, – сказал Белов. – И вот как выглядит город, я наеду.

Камера заглянула через реку.

Пожары. Машины везде, от края до края, заторы. Люди. Бредут куда-то, присыпанные пылью, растерянные. В реке, справа, самолет. Большой, настоящий, упал, расколовшись на половины, по воде плывут масляные пятна. Удивительная все же вещь – камера, видно чуть ли не больше, чем получится схватить взглядом, растекающееся по поверхности масло видно в мелких подробностях.