смотрю на тех, кто входит в его двери. Впрочем, там все меньше и меньше сотрудников… я слышала, что наш институт переводят в новое здание, куда-то на окраину?

Научно-исследовательский институт, в котором Надежда Николаевна проработала, можно сказать, всю свою сознательную жизнь, занимал большое здание в удивительном месте – между Смольным собором и Кикиными палатами, особняком сподвижника Петра Великого адмирал-советника Александра Кикина.

Правда, несчастный адмирал-советник окончил свои дни на плахе – Петр казнил его за содействие опальному царевичу Алексею, но его особняк остался одним из украшений Северной столицы.

Все двадцать лет, которые Надежда провела в стенах этого института, одним из главных удовольствий ее жизни было то, что, выглянув в окно своей лаборатории, она видела бело-голубой с золотом купол Смольного собора – и от этого зрелища ей становилось теплее на душе.

Само собой разумеется, огромное здание в самом престижном и дорогом месте Петербурга привлекало к себе внимание богатых и влиятельных людей. Как только началась перестройка и сопутствующий ей передел движимого и недвижимого имущества, на здание НИИ началась самая настоящая охота. Скоро большую часть этого здания арендовал крупный банк. Постепенно он откусывал от НИИ кусок за куском, так что к концу девяностых самому институту осталось не больше четверти прежних площадей. Но потом и банк начал терять свои позиции, так что на горизонте один за другим начали появляться новые претенденты на золотую недвижимость.

– Да, это правда. – Иван Валерьянович помрачнел. – Сами понимаете, такое место, и само здание… на такой лакомый кусочек давно точили зубы разные влиятельные организации. До сих пор институт как-то держался, но в этом году его действительно переводят к черту на кулички… из-за этого многие старые сотрудники, которые все еще там работают, уйдут на пенсию, чтобы не тратить полдня на дорогу.

– Да, их можно понять… одно дело – ездить на работу к Смольному, и совсем другое – в «спальный» район… И что – ничего нельзя поделать? – Надежда пристально взглянула на Савушкина и добавила: – Я слышала, ваш близкий родственник занимал высокий пост в городском руководстве, вы с ним никогда не обсуждали этот вопрос?

Иван Валерьянович еще больше помрачнел.

– Во-первых, он недавно погиб… его застрелили в ресторане на Московском проспекте – может быть, вы об этом слышали… об этом сообщали СМИ…

– Да что вы… – Надежда Николаевна изобразила смущение. – Да, я что-то такое слышала, но не связала… извините…

– Во-вторых, – продолжил Савушкин со своей обычной педантичностью, не обратив внимания на ее извинения, – во-вторых, Никита был не такой уж близкий родственник – всего лишь племянник жены. Но тем не менее мы с ним были достаточно близки. Как-то так сложилось – он меня уважал, ценил мое мнение, да и я относился к нему с симпатией. В общем, мы довольно часто общались, разговаривали на разные темы, в том числе и о судьбе нашего института…

Надежда Николаевна внимательно слушала Савушкина и наблюдала за ним. Она решила, что он ничуть не изменился с институтских времен. Правда, сама она редко имела с ним дело, но институтские шутники из молодых специалистов пародировали его манеру раскладывать все по полочкам. Якобы даже в институтской столовой, заказывая обед, Иван Валерьянович строго диктовал официантке, отбивая ритм остро заточенным карандашом, как будто находился в своем кабинете или на производственном собрании:

«Во-первых, салат из свежей капусты. Только чтобы капуста была не слишком мелко порезана. Не уже десяти миллиметров. Во-вторых, украинский борщ. Но такой, знаете, красный. Непременно красный. Не бордовый и не малиновый. Вы все запомните? В-третьих, котлету по-киевски с картофельным пюре. И в-четвертых, компот! Непременно компот с тремя видами сухофруктов!»

– Так вот, – продолжал Савушкин в той же манере, – в-третьих, и это, пожалуй, самое важное – Никита не имел по-настоящему большого веса, а в последние два года его вообще понемногу отодвигали от большой политики. Возможно, это было связано с его излишней щепетильностью… сами понимаете, политика – дело грязное, а Никита был принципиальным борцом с коррупцией.

«Может быть, и так, – подумала Надежда, – а может быть, все дело в его сложной личной жизни… это тоже может быть причиной для ухода из большой политики… Уж точно там, в верхах, такое не слишком приветствуется. Хоть он и скрывал тщательно свою нетрадиционную ориентацию, однако уж если Милка говорит об этом так просто, стало быть, какие-то слухи просочились. Но Иван Валерьянович, разумеется, не в курсе…»

– В общем, его карьера явно шла к концу, и он не собирался баллотироваться на следующий созыв. Он купил большой дом в деревне, где-то в Псковской области, и собирался переехать туда. Окончательно переехать. Решил завести хозяйство – кур, коров, свиней и жить там безвылазно. Уже начал продавать свое имущество – у него были кое-какие ценные вещи, произведения искусства, так вот, он говорил мне, что в деревне все это не нужно, больше того – неуместно, только создаст ненужные проблемы…

«Выходит, что убивать его не имело смысла, – думала Надежда, слушая Ивана Валерьяновича. – Из городской политики он уже фактически ушел, да и прежде не играл в ней значительной роли, больше того – собирался вообще покинуть город… так что никому он не мешал, не стоял поперек ни чьей дороги. Но тогда в чем же дело?»

Еще не зная, как нащупать истину, как найти свет в конце туннеля, скорее по наитию Надежда спросила Савушкина:

– А какие произведения искусства собирал ваш племянник? Живопись? Скульптуру?

– Нет, вы знаете, он коллекционировал всякие восточные артефакты – китайские, японские… он показывал мне свою коллекцию – гравюры, расписные ширмы, веера, шкатулки…

Вот оно! Надежда почувствовала знакомое покалывание в корнях волос, которым подсознание сообщало ей, что она наткнулась на что-то важное.

Впрочем, здесь и без подсознания можно было понять важность полученной информации.

Шарапов занимался восточным искусством серьезно, он материально поддерживал музей и сам собирал восточные артефакты. А теперь Надежда узнала, что и депутат Рюмин коллекционировал их. А также, что он собирался перебраться в деревню и перед отъездом распродавал свою коллекцию. Так что с большой долей вероятности можно назвать причину их встречи в тот роковой день.

Рюмин хотел предложить Шарапову какие-то артефакты из своей коллекции. Возможно, они обсуждали приобретение всей коллекции – для музея или для личного собрания Шарапова. Дело тонкое, Рюмин хотел все сделать быстро и без шума – зачем в таком деле лишние глаза и уши? Оттого и встречались приватно – для предварительного, так сказать, разговора. Домой или в офис друг к другу