Патрисия. – Не уверена, что сумею на свободе.

У меня в голове пронеслось: «тюремная затворница». Она жила в этой структурированной и высоко формализованной системе так долго, что это стало частью ее характера. Это был ее единственный дом, единственная жизнь, которую она теперь знала, и она боялась внешнего мира.

– Кларк, что именно будет находиться в центре внимания вашей книги? – спросила Пегги.

– Патрисия Энн Коломбо, – сказал я. – Со дня от ее рождения до настоящего времени.

– Значит, вы собираетесь рассказать и о получении ею здесь, в тюрьме, образования, и о работе с девочками, которых она воспитывает, о ее статусе образцовой заключенной, обо всем этом?

– Совершенно верно. В моей книге будет все, что узнаю о ней, – и хорошее, и плохое.

– Как вы думаете, в книге она предстанет в благоприятном свете?

Я пожал плечами.

– Ровно настолько, насколько благожелательны будут к ней факты. Я думаю, что книга не сделает кого-нибудь похожим на нее, она может заставить некоторых людей ее понять.

Я посмотрел на Патрисию.

– Это может помочь вам немного лучше понять себя. Такое уже случалось с книгами, написанными о людях в тюрьмах, даже о людях, приговоренных к смертной казни.

В нашей маленькой комнате воцарилась тишина. Я чувствовал, что самое время дать Патрисии и Пегги несколько минут побыть наедине.

– Не принести ли мне кофе для нас всех? – предложил я.

– Хорошая идея, – сказала Пегги.

Я вышел из комнаты и встал в короткую очередь у окошка буфета, откуда мог видеть всю комнату для посетителей. В Дуайт отбывали наказание женщины всех возрастов – от подростков до дам за пятьдесят, у некоторых были свидания с внуками. Казалось, наличествовали все цвета кожи: черный, темно-коричневый и светло-коричневый, желтый, белый. Большинство женщин передвигались свободно и играли с пришедшими к ним детьми, некоторые были скованы наручниками и вынуждены были оставаться в кресле.

Пока я стоял в очереди, очень хорошенькая миниатюрная латиноамериканка, с виду еще подросток, встала со своего места, где сидела с молодым человеком, и подошла ко мне.

– Простите, – сказала она с лучезарной улыбкой, – вы из Совета по условно-досрочному освобождению?

– Нет, – сказал я ей. – Просто посетитель.

– О, извините, – сказала она и вернулась к своему молодому человеку.

Я не мог не спросить себя, куда свернул бы разговор, будь я членом Совета по условно-досрочному освобождению.

Никакой не священнослужитель и не член Совета по условно-досрочному освобождению, а просто посетитель в костюме и галстуке, я взял кофе и вернулся в маленькую отдельную комнату.

– Вы хотите от меня услышать, соглашусь я вам помочь с вашей книгой? – спросила Патрисия, как только я сел.

– Все, что вы захотите мне рассказать, – ответил я.

– И все, что я вам скажу, вы напишете в книге?

– Да.

– Даже если вы не поверите в то, что я вам говорю?

– Я все равно это напишу, – сказал я. – Тот факт, что я сам во что-то не верю, не означает, что это неправда. Я напишу все, что узнаю, и дам возможность читателям решать, во что они захотят верить.

– Вы собираетесь поговорить с Фрэнком Делукой? – спросила Пегги, видимо, избавляя Патрисию от необходимости задавать этот вопрос.

– Я попытаюсь поговорить со всеми, кто может мне хоть что-нибудь рассказать о Патрисии, – ответил я.

– И все, что они вам расскажут, тоже войдет в книгу?

– Да. Иначе невозможно представить противоположные точки зрения. И повествование будет необъективным.

– Обо мне расскажут много неприятного, – предупредила Патрисия.

– Вот почему для вас важно, наконец, изложить свою точку зрения, – сказал я. – Вы никогда не рассказывали эту историю.

– Я никогда не рассказывала ее публично, – поправила она, – свою историю я рассказывала другу, монахине. Но она недавно умерла.

– Соболезную. Тяжело потерять друга.

Вдруг она встала.

– Мне нужно пойти выкурить сигарету. Надеюсь, у меня есть немного времени подумать?

– Конечно. У Пегги есть номер моего телефона, вы можете звонить мне в любое время. Через месяц или около того я снова приеду в Чикаго, чтобы опросить людей, которых я нашел и с которыми договорился о встрече. Я рассчитываю проработать над книгой как минимум год.

– Так долго? – с удивлением спросила она.

– Не сказать чтобы вы были легкой особой, – сказал я.

Ответом мне была слабая улыбка.

Уезжая в тот холодный январский день из исправительного центра Дуайт, я понятия не имел, получу ли я когда-нибудь весточку от Патрисии Коломбо. Ее я не смог раскусить. Я знал, что смогу написать книгу без нее, но боялся, что читатели узнают только то, что Патрисия делала, но не саму Патрисию.

И она была права, полагая, что услышу я о ней преимущественно негатив. Обнаружил я это, еще беседуя с адвокатами и другими людьми в здании уголовного суда, пока читал стенограмму. Патрисия Коломбо не была «любимой дочерью» Чикаго. Без ее участия, без знания того, как она себя чувствовала и как реагировала в определенные моменты своей жизни, книга вряд ли поможет понять ее.

Я надеялся, не только ради нее, но и ради нас, что она позвонит.

В десять часов вечера субботы, три недели спустя, зазвонил мой личный телефон, и телефонистка сказала:

– У меня звонок за счет вызываемого абонента из исправительного учреждения. Вы будете платить?

Это была Патрисия.

Мы проговорили пять часов.

25

Июнь – октябрь 1972 года

В то лето Патрисия трудилась в «Коркиз» полный рабочий день, а когда возобновилась учеба и она перешла в старшую школу, снова работала после уроков и в субботу. К тому моменту Фрэнк Коломбо к этому уже привык, и хотя периодически высказывал неодобрение, однако серьезных шагов для изменения ситуации не предпринимал. По мнению некоторых друзей, пассивность его объяснялась тем, что Мэри была более чем удовлетворена отсутствием Патрисии в четырех стенах на протяжении дополнительных двадцати трех часов в неделю, а также тем, что когда Патрисия пошла на работу, ее поведение дома заметно улучшилось. Майкл, конечно, считал работу сестры в «Коркиз» просто подарком. Ел он как молодой бегемот и без стеснения ходил в бургерную за картошкой фри и попкорном, которые Патрисия, с разрешения Юнис, давала ему бесплатно. И не только Патрисия, но и сама Юнис, когда Патрисии не было.

– Этот Майкл! –