– И его того? – Рочев пальцем прицелился в Игоря, сделал «пух».

– Ему горло перерезали, как барану, – поморщился он. – Смекаешь? И за ней приходили. Я спрятал. Иван, пойми, история не закончилась.

– Понял я.

И Рочев неожиданно исчез. Игорь со Светой даже забеспокоились, что он бросил их в своей квартире. Стало так тихо, даже звука его шагов не было слышно. И вдруг он снова появился перед ними. В теплой куртке, вязаной шапке, теплых ботинках на толстой подошве. Как ухитрился не издать ни звука, одеваясь, осталось загадкой.

– Поехали, – скомандовал он.

– Куда? – перепугалась Света и прижалась к Игорю.

– В полицию поехали. Что знаю, скажу, – покивал он и двинулся задом к входной двери. – Придет за мной, знаю. Сашка придет. Я один остался… Кто знает. Кто видел…

Игнатьев проспал в его кресле до вечера. Саша сходил на обед в ресторанчик при отеле, попросил оставить что-нибудь для своего гостя. Вернулся, посидел в номере под храп Игнатьева и пошел на улицу. Было промозгло и холодно. Поднялся ветер. Он надвинул капюшон на голову, и по нему тут же застучали капли дождя.

Эльза не та, за кого себя выдает, молотило дождевыми каплями по куртке.

Вернее, ее выдают не за ту, кем она является. Такое возможно?! Как сумел десять лет назад Сафронов провернуть невероятную по сложности аферу, подменив свою дочь чужим человеком?

Деньги! Тут же ударили три самые тяжелые капли по капюшону. Очень большие деньги способны решить многое. И решили, раз на месте Эльзы оказался кто-то другой. Но почему в ущелье были найдены тела двух его дочерей, почему?! Почему смерть одной из них он долго оплакивал, а смерть второй так долго и тщательно скрывал? Если гибель его дочерей – несчастный случай, почему было не признать сей факт? Почему?! Если только…

Если только в деле снова не всплывали деньги! Очень большие деньги! Что, если Эльза каким-то образом наследовала после смерти матери и сестры состояние? Состояние, с которым Сафронов ну никак не мог расстаться?

Нет, неубедительно. После смерти Эльзы отец оставался наследником. Куда же проще!

Или условия завещания каким-то образом лишали Сафронова денег, если бы с Эльзой случилось что-то?

Интересно, сама Эльза, та, которая сейчас ею числится, знает что-нибудь об этом?

Саша полез за телефоном, набрал ее номер. Девушка ответила почти сразу же. И он снова прислушался к себе. Нет, никаких воспоминаний. Ничего не дрогнуло. Может, он не так одержим был идеей найти Настю, давно смирился с потерей, поэтому и не искал никаких совпадений? Игнатьев искал, надеялся, не верил в смерть своей дочери, поэтому, увидав впервые Эльзу, расплакался? Показалось, что она напоминает ему его повзрослевшую дочь?

Господи! Это даже не фантастика, это что-то еще.

– Саша? – она вдруг всхлипнула. – Снова вы?

– Да. Вы плачете? Что-то случилось?

И впервые, черт, впервые у него забыто тревожно ухнуло сердце. Как если бы волновался за родного, самого любимого человека.

– Отец… Он просто неузнаваем, – пробормотала она. – Я его просто не узнаю!

Еще бы! Он вообще не отец, возможно! И узнать бы ты должна, по идее, другого человека, который сейчас храпит в кресле в его гостиничном номере. И его – Саню – должна была бы узнать. Но…

Но лучшие спецы зарубежья столько времени работали над ее памятью. Так гнусно избирательно удаляли из нее все, что ее теперешнее заявление нельзя воспринимать всерьез.

И все равно спросил:

– Вы принимаете свои таблетки, Эльза?

– Нет. Отец сказал, что не надо. И Андрея Сергеевича уволил. Я же вам говорила, Саша, – мягко упрекнула она. – В доме никого, кроме меня и отца, нет.

– И как вы себя чувствуете? Без них? Без таблеток? – и снова начало щемить в груди, тревожно. – Ничего не вспоминаете?

– Про Ольгу? – уточнила она. – Нет. Ничего. Моя память – чистый лист. Сны, правда, стали часто сниться. Раньше почти ничего не снилось. Засыпала, как в яму падала. А сейчас все время снится.

– Что?!

Он прислонился к мокрой стене бетонного забора, нервно дернул шеей. Вот сейчас она скажет, что видит во сне его. Видит другим, много моложе. Видит, как они катаются на его снегоходе и…

– Снег… Много снега. И холод. Так холодно. Отец рассказывал, что было холодно, когда Оля… И шел снег. Просто метель была…

Саша тяжело вздохнул. Нет, чудес не бывает. Всю оставшуюся жизнь она будет повторять и помнить то, что ей внушили.

– Эльза, почему вы плакали? Отец обидел вас? Накричал?

– Он… Он меня ударил! – всхлипнула она. – Не больно, нет. Обидно! Такого раньше не было.

– Ударил?.. А что? Что случилось? Причина его рукоприкладства? – заговорил он как под протокол.

– Я отказалась подписывать какие-то бумаги, сказала, что мне надо с ними ознакомиться. Почитать. Я просто назло ему так сказала. Чего он меня никуда не пускает, а?! Я же не пленница, в конце концов! А он рассвирепел. И по щеке, пальцами. Не больно. Очень обидно. И бумаги забрал. Сказал, что обойдется без меня. И запер, Саша! Он меня запер в моей комнате!

– А где он сейчас?

– Кажется, уехал. Я слышала, машина отъезжала от дома. Но мои окна выходят на другую сторону, я не могла видеть. Но его не слышно в доме. Кажется, он уехал.

– Все, успокойтесь! – прикрикнул на нее Саша, потому что девушка расплакалась. – И ответьте мне… Я смогу незаметно от охраны пройти в дом?

– Я… Я не знаю…

– Эльза! Прекратите! Вы вывели одурманенного Егора Ганьшина за ворота под носом у всех! Как?! Как вы это сделали?!

– Ага… Точно… – ее голос вдруг сделался совсем другим, спокойным, не плаксивым, мало похожим на голос Эльзы, отдающий мягкой жеманностью. – Я позабыла про Егора! Столько всего произошло! Слушайте, Саша…

Он почти бегом возвращался к гостинице. Надо срочно будить Игнатьева, уже темно! Вечер почти! Потом отоспится.

– А! Чего орешь?!

Игнатьев, когда он толкнул его в плечо, резко дернулся, бешено поводил вокруг себя вытаращенными глазами, может, забыл, где он. Шевельнулся в кресле, зашуршав туристическим одеянием, и снова повторил:

– Чего орешь-то?!

– Надо ее спасать! – срывающимся голосом выпалил Саша и заметался по номеру, начав переодеваться. – Отец запер ее в комнате. А перед этим ударил!

– Гад… – скрипнул зубами Игнатьев, встал и шагнул к двери. – Ты долго еще?

Саша обернулся на него от шкафа. Нормально? Он, получается, задерживает? Но не стал ничего говорить. На гостя было страшно смотреть. Волосы всклокоченные, щетина густая, одежда мятая. Взгляд – как у психически нездорового человека. Не перепугать бы девушку таким спасателем.