— Доброе утро, — не сдержал король радости в голосе, потянувшись к ней за поцелуем, пока Фавий усиленно отводил глаза и старался лишний раз не смотреть на вновь полуобнажённую королеву.

Однако поцеловать жену Никандру не удалось, потому что он наткнулся на холодный взгляд и был вынужден отстраниться.

— Это что? — требовательно спросила она и шлепнула его тыльной стороной ладони по животу. Никандр опустил взгляд, но ничего не увидел.

— В смысле?

— Это что? — вновь повторила она и снова несильно ударила его по пупку.

— Живот, — растерянно ответил ей муж.

— Почему я его вижу? — прорычала она, чем ввела мужчину в состояние ещё большего непонимания. И то, что он стоял и хлопал глазами её сильнее взбесило. — Где рубашка?

Зрители в лице женщин разных возрастов быстро начали разбегаться в разные стороны, не желая стать жертвами гнева Госпожи.

— Вон, — главная жертва кивнула на ступени, где помимо рубашки лежали и куртка, и ножны.

— Почему она не здесь? — гаркнула Ламия и на этот раз ударила кулаком его по груди. Не больно, но зато ощутимо для понимания.

— Так день хороший, мы тренируемся, жарко, — растерянно пробормотал Никандр.

— А он почему в рубашке? — поинтересовалась она, кивнув на Фавия, который переводил взгляд с неба на крепостную стену и медленно отступал в сторону от спорящих. Воин был в рубашке, потому что знал, что скоро появиться королева, а друг очень ревниво относился к любым взглядам: Фавия на неё или наоборот.

— Ему не жарко, — нашёлся король. Жена недоверчиво фыркнула и развернулась к замку, быстро взбегая по ступеням.

— Ламия, стой! — кинулся за ней следом Никандр, по пути подбирая рубашку и натягивая её. — Стой! Куда ты?

Она бежала вперёд, и он даже своим широким шагом не мог её догнать.

— Что такого-то? Подумаешь, тренировался без рубашки. Брюки-то при мне были.

Она обернулась только на пороге их общей спальни, куда оба перебрались после свадьбы.

— Если узнаю, что ты мне изменяешь, замок покинешь вперёд ногами, — прошипела она зло, а затем захлопнула дверь перед его носом.

Никандр замер, начиная понимать, что холодная и безразличная Ламия только что не просто продемонстрировала эмоции, но ещё и показала ревность.

За дверью что-то гремело — жена явно была не в духе и вымещала свой гнев на интерьере комнаты. Никандр выждал, когда громкий топот и звон прекратятся, и затем несмело постучал. Ламия открыла практически мгновенно и тут же отступила в сторону, пропуская его в гостиную, а затем невозмутимо прошла в спальню. Никандр наблюдал за ней настороженно. Она отводила глаза, всё ещё тяжело дышала, но кажется пыталась вновь взять чувства под контроль.

Села за туалетные столик и начала снимать серьги, усиленно не глядя в его сторону, хотя он остановился совсем рядом.

— А как же твоё разрешение «нагулять наследника»? — не без иронии и скрытого злорадства поинтересовался он с улыбкой победителя.

Ламия сжала зубы, а пальцы сомкнула на волосах, будто изо всех сил сдерживала новый порыв гнева.

— Выйди, — потребовала она сквозь зубы. — От тебя воняет.

Никандр, продолжая весело улыбаться, ещё некоторое время смотрел на неё понимающе и насмешливо и только, когда она подняла на него предупреждающий взгляд, развернулся в сторону ванной.

Ламия ревновала его, пыталась это скрыть, но после того утра, для Никандра все стало более чем очевидно. И этот факт несказанно его радовал и смешил. Правда королеву он больше не рисковал злить.

Ревность Ламии была объяснима: Никандр и Фавий оставались единственными мужчинами в замке, наполненном одинокими женщинами. И если сначала эти женщины смотрели на него и друга с опаской, то вскоре не просто привыкли, а стали проявлять интерес. Фавий пользовался этим интересом с охотой, а вот Никандр после срыва жены вообще боялся передвигаться по коридорам, зная женское коварство и боясь, что одна из отвергнутых им девушек может выставить его не в лучшем свете перед королевой.

Как Никандр узнавал Ламию — её сильные и слабые стороны — так и она знакомилась с его чертами характера, привычками, предпочтениями. А король пытался понять как она к нему относится.

Никандр был уверен, что он ей более чем нравится: об этом говорило все то время, что они проводили вместе в постели и не только. Она сама часто целовала его, смотрела всегда заинтересованно, а иногда и с умилением. Целовала не только страстно, но и нежно, ласково. Она готова была всегда его выслушать, ей нравились его объятья, нравилось прятаться за спиной и в кольце рук. Она очень была похожа на своих кошек: любила, чтобы её гладили, любила телесный контакт, любила засыпать в коконе рук.

Хотя, как и в ней кое-что Никандру не нравилось, раздражало и даже злило, так и он её иногда выводил из себя. Её бесило его упрямство, бескомпромиссность и твердолобость, её раздражали его намеки на её слишком откровенные наряды или поддержание вокруг себя вуали загадочности и мистики. Он настаивал на том, чтобы она показалась миру и развеяла те мифы, которые о ней ходят, а она на это злилась и сквозь зубы рычала, чтобы он не лез не в своё дело. Он, не стесняясь, в глаза мог назвать её «Ведьмой», а она в какой-то момент начала обзывать его «Военщиной». И в минуты разногласий Никандр чувствовал, как она закипает изнутри и еле сдерживает себя, чтобы не указать ему на ворота замка. В эти минуты, как казалось Никандру, её сдерживала не только рациональная, черствая цель о ребёнке, но и симпатия к нему. И он тоже чувствовал, что готов мириться с её постоянными угрозами об убийстве, её суевериями о проклятье, её приказным тоном лишь бы быть рядом.

Правда столкновения характеров между ними случались не часто, потому что в основном они не вылезали из постели и ссориться им просто-напросто было некогда. Однако если это случалось, то замок снова сотрясался от криков, как в их первое брачное утро. Мирились они потом с тем же жаром, что и ссорились, но в минуты взаимных упреков казалось, что они вот-вот подерутся.

Однако, в целом, семейная жизнь их складывалась намного успешнее, чем можно было бы предположить изначально. Конечно, они ещё притирались друг к другу, учились сосуществовать на общей территории, мириться с интересами другого, но что-то их роднило настолько, что они чувствовали крепнущую с каждым днём привязанность. В какой-то момент Никандру даже стало казаться, что он чувствует её на расстоянии, а Ламия странным образом начала угадывать его желания и настроение.

И хоть слов любви они не произносили, но Никандр уже четко ощущал, что любит жену и не сможет просто так расстаться с ней только из-за договора или тем более из-за суеверий и собственной неуклюжести. А также король был убежден, что и Ламии он уже тоже не просто нравится, он был готов делать ставки на то, что и она влюблена в него. Это вселяло надежду и веру, потому что что время текло очень быстро, и он начинал бояться наступления её возможной беременности и последующего расставания.