Никандр слушал её затаив дыхание, понимая, что она пускает его в душу, куда он ей грубо ход закрыл.

— Малий?

— Мамин первый сын, — кивнула Ламия. — Он был не от отца, от её первого мужа.

— Малий и Ламия?

— Подозреваю, имя мне дала мать, а не, как все считают, Ларель. И мне приятнее считать своей семьей — её семью: её первого мужа и сына. Но знаю я о них не много. В общем, как и о матери. Не знаю даже есть ли у неё братья или сестры. Знаю, что, она из деревни в глубинке Салии. В шестнадцать лет сбежала из дома, чтобы учиться в столице на врача. Но не доучилась. Умер отец и она вернулась в деревню к матери. Там познакомилась с Ивлем и вышла замуж. Характер у неё был не простой, была остра на язык, груба, но в то же время достаточно умна. Мало того, что в нашей семье женщины всегда практиковали целительство, так и в столице она набралась знаний, которых люди из деревни не понимали. Её ненавидели, считали Ведьмой, но ей было всё равно, она и сама людей не очень-то любила. Дни напролет с младенцем за плечами пропадала в лесу, собирая травы, лечила и скотину, и людей… Но всё-таки характер ей стоило держать под контролем, как и язык… Может, если бы она не нагрубила королю, не только бы свою жизнь и разум сберегла, но и мужа с сыном не погубила.

— И вас не прокляла бы, — заметил Никандр, а Ламия неожиданно улыбнулась:

— Я могла бы быть дочерью кузнеца. Уже давно удачно замужняя и может даже тоже с семью ребятишками за плечами, — подобные грезы её рассмешили, и она чуть не подавилась вином, пытаясь отсмеяться и продолжить говорить одновременно. — Не читала бы чересчур много, была бы глупенькой девкой из деревни, говорила бы «ховно» и подтирала бы сопливые носы.

— Я не понимаю, — Никандр видя её заливистый смех тоже развеселился. — Вам хочется говорить «ховно» или нет?

— Не знаю, ещё не решила, — закашлялась Ламия от того, что всё-таки подавилась, и Никандр придвинулся к ней, чтобы похлопать по спине. — Но однозначно меня больше устроил был запах от «ховна», чем шлейф из трупов.

Они говорили и говорили. Ламия охотно делилась теми скудными фактами о матери, которые знала. Причём о Махлат она говорила с теплотой и любовью, и в какой-то момент Никандру стало казаться, будто мать для неё самый родной человек.

— Что-то я запутался, — признался он в замешательстве после нескольких часов их бесконечного разговора, когда бокалы опустели, а на тарелке остались лишь несколько ягод винограда. — Вы любили мать?

— А почему нет? Все любят своих матерей.

— Но… как бы сказать… не обижайтесь… может, я чего-то не знаю, но ходят слухи, что это она вас прокляла.

Ламия закусила нижнюю губу и кивнула, отводя стыдливо глаза.

— Как я уже сказала, я не была любимым и желанным ребёнком. Ни для отца, ни для матери… Да, она меня ненавидела и не скрывала этого. Я была дочерью Лареля, который разрушил её жизнь. И ненависть к нему она вымещала на мне.

— Но она заботилась о вас.

— Думаю, пока она не лишилась рассудка окончательно, она ещё понимала, что я ещё и её дочь, пыталась как могла за мной следить. Она же видела, что я не нужна не только ей, но и ему. Понимала, что её обязанность как матери за мной приглядывать, но выполняла эти действия скорее механически, чем с любовью. Я не помню, чтобы она мне улыбалась, а когда повторяла «Ты как малыш Малий» в её голосе не слышалось любви ко мне, скорее скорбь по сыну… То, что она меня не любила, несколько раз пыталась убить, прокляла — это факт. Как и то, что она расчесывала мне волосы, подкладывала в тарелку побольше мяса и разрешала забирать фрукты, которые приносили ей. Вот такая загадочная любовь и нелюбовь моей матери.

— И вы не злитесь на неё? Несмотря на все, вы же её дочь, а она так с вами обходилась… вашей вины ведь нет в том, что сделал Ларель.

Ламия задумалась ненадолго.

— Нет, на неё я не злюсь. Я когда-то её даже понимала: как трудно иметь нелюбимого ребёнка, на которого смотреть не можешь без отвращения, какое раздражение испытываешь от его крика и при этом чувствуешь за него ответственность, потому что он всё равно твой, — Ламия резко замолчала и повисло неловкое молчание.

Никандр понял, что она сказала лишнее, чего не собиралась, поэтому поскорее начал искать другую тему для разговора.

— Неужели в вашем детстве не было ничего хорошего?

— Почему? Было, — улыбнулась снова Ламия. — Вы удивитесь, но детство, не считая взаимоотношений с родителями, у меня было не самое плохое. Особенно когда в моей жизни появилась Рамилия… Где-то с шести лет она стала моей няней, практически заменила мать. Она видела, что в замке происходит, знала, чем эта гнетущая атмосфера закончилась для принцессы Зоры, поэтому старалась почаще выводить меня в столицу гулять. У меня даже были друзья… такие, знаете… не самые надежные и проверенные, но я успела и поиграть в куклы, и побегать по улицам настолько, насколько это вообще возможно в статусе дочери Ведьмы и короля… Но, да… до смерти Лареля жизнь моя не была малиной. Наказания и рык от отца, крики и визги от матери — в какой-то момент я даже к ним привыкла и перестала обращать внимание. Мне нравилось слушать рассказы о прежней жизни Махлат, о том, какая она была в молодости красивая и сильная, читать её книги и мечтать о том, как могло бы быть, если бы не было отца…

— А я ещё считал, что у меня детство было трудным, — усмехнулся Никандр.

— Расскажите?

И он рассказал. Уже доверчиво и ничего не скрывая.

Прошёл ещё не один час их долгой совместной ночи, когда они узнавали друг друга, просто разговаривая, чего не удосужились сделать накануне свадьбы. И только на рассвете, когда оба одновременно потянулись к винограду, их пальцы соприкоснулись, а понимающие взгляды встретились. Никандр не отпустил её руки, начал поглаживать кожу, глядя настороженно, словно просил разрешения на эту ласку. Она пристально следила за его действиями и руки не отнимала. Их разговор оборвался на полуслове, но никто не спешил его продолжить.

Первой за руку, призывая подняться и приблизиться, его дернула Ламия. Первым поцеловал её Никандр.

Неловкости между ними как между посторонним друг другу людьми, которые в спешке после клятв бракосочетания знакомились, не возникло ни на миг. Наоборот, длинная, откровенная беседа о детстве, а также молчаливая, понимающая реакция собеседника, помогла им сблизиться намного лучше, чем жаркие взгляды и попытки уколоть друг друга в начале знакомства.

Они ещё не до конца узнали истории друг друга, не до конца понимали друг друга, но уже чувствовали близость. И трудно сказать из-за чего больше — из-за взаимного притяжения тел или из-за симпатии душ. Но однозначно между ними что-то происходило. Темная магия или светлое волшебство — неизвестно, но противиться этому не могли оба.

После поцелуя все вопросы и сомнения отступили на второй план. Обнажая тела, они словно обнажали души, нерешительно доверяясь друг другу, пуская на свою территорию, в своё личное пространство.