Я осекаюсь. Стоит говорить, что я в курсе того, как он пользуется ее работой? Что это сейчас изменит? Тима исключили, Нэн дали премию.

– Глядя, как Нэн что? – спрашивает Тим, почувствовав, с каким содроганием я произнесла имя подруги.

Он выбрасывает окурок в окно и тянется за другой сигаретой.

От прямого ответа я уклоняюсь:

– Ну, этим летом она в таком стрессе. Уже о колледжах беспокоится…

– У нас, Мейсонов, обсессивность и компульсивность в полном порядке, – фыркает Тим. – Лично я отвечаю за обсессивность, компульсивность – вотчина Нэн, хотя порой мы меняемся местами. Я люблю свою сестренку, вот только покоя ни ей, ни мне не видать. Я наглядный пример того, как стремно быть лузером, а в ней вижу неприглядную изнанку совершенства. Кстати, говоря о неприглядности… Вот мы и приехали. – Тим сворачивает на стоянку у маминого штаба.

График у мамы плотнее плотного, но почему-то меня удивляет, что в штабе столько народу. Люди складывают листовки в конверты, клеят наклейки с адресами и марки. Люди наверняка верят в маму, раз в великолепный, теплый день чересчур короткого коннектикутского лета сидят в душной комнате за монотонной работой.

Когда мы заходим, две пожилые дамы за большим столом отрываются от работы и широко, по-матерински улыбаются Тиму.

– Тут болтают, что ты нас бросил, но мы-то знали, что это неправда, – начинает высокая худая дама. – Тимоти, дорогой, присаживайся!

Тим обнимает даму за костлявые плечи:

– Прости, Дотти, но это правда. Я покидаю вас, чтобы проводить больше времени с семьей. – Последнюю фразу Тим произносит пафосным «киношным» голосом.

– А это… – Другая дама приглядывается ко мне. – Ах да, дочь сенатора! – Она снова смотрит на Тима: – Твоя подружка? Очень милая.

– Увы, Дотти, она принадлежит другому. Я тоскую по ней издалека.

Тим начинает запихивать бумаги и, как я замечаю, офисные принадлежности себе в рюкзак. Я брожу по штабу, беру посмотреть листовки, значки с маминым портретом и кладу обратно. Наконец я заглядываю в тихий мамин кабинет.

Мама любит комфорт. Кресло у нее – образец эргономичности, из хорошо выделанной кожи. Стол не офисный из серого металла, а дубовый резной. Вот ваза с красными розами, вот семейная фотография – мы с мамой и Трейси в рождественских костюмах из атласа и бархата. Вот большая корзина с садовыми инструментами, красиво упакованная в блестящий зеленый целлофан. При ней открытка с надписью: «С благодарностью за поддержку от коллектива "Лужаек Риджио"».

На пробковый щит кнопкой приколоты два билета на бродвейское шоу, а с ними записка: «В благодарность за Вашу заботу позвольте пригласить Вас на красочное представление. Боб и Мардж Консидин».

Вот визитка с посланием: «Спасибо, что рассмотрели наше предложение. Подрядная фирма Карлайла».

По каким правилам проводят избирательную кампанию, я не знаю, но, по-моему, все это неправильно. У меня аж под ложечкой сосет. Тут заходит Тим. На плече рюкзак, в руке – картонная коробка.

– Пошли, детка, нужно сматывать удочки, пока не нарвались на твою маму или на Клэя. Говорят, они скоро вернутся. На стороне добропорядочной морали я совсем недавно, могу с ролью не справиться.

Мы выходим на улицу, Тим швыряет рюкзак и картонную коробку на заднее сиденье «джетты» и наклоняет пассажирское сиденье вперед, чтобы я забралась.

– Что не так с Клэем? – тихо спрашиваю я. – Он впрямь скользкий тип?

– Я его прогуглил, – признает Тим. – Для тридцати шести лет профиль серьезно впечатляет.

Тридцать шесть? Маме сорок шесть! Ясно, Клэй молод. Но из этого не следует, что он злодей. Мама слушает его, как радио на единственной доступной волне, но и это не доказывает факт его злодейства. Но… но зачем ему та шпионка? Тут ведь лишь избирательная кампания, а не холодная война.

– По-твоему, за счет чего он так быстро поднялся? – спрашиваю я Тима. – Ему же только тридцать шесть? А если он яркая звезда на небосводе республиканцев, зачем ему это мелкое сражение за кресло сенатора? В чем тут его интерес?

– Не знаю, детка. Хотя свою работу он обожает. На днях Клэй увидел ролик об избирательной кампании где-то в Род-Айленде и давай звонить туда, указывать на ошибки. Может, помогать твоей маме для него идеальный отпуск. – Тим искоса на меня смотрит и ухмыляется: – Идеальный отпуск с бонусами.

– Так бонусы от моей мамы? Или от молодой брюнетки, про которую ты рассказывал?

Тим усаживается на водительское сиденье, поворачивает ключ в зажигании и одновременно вставляет прикуриватель:

– Не знаю, в чем тут дело. С брюнеткой он флиртует, хотя для южан это обычное явление. Помешан он на твоей маме.

Фу-у! Я понимаю это, но думать так не хочу.

– К счастью, эта проблема меня больше не колышет.

– Но от этого она не исчезает.

– Верно, мамочка. В общем, Клэй мухлюет, а еще спит и видит политику. Все у него пучком, Саманта, так что зачем ему меняться? Нет стимула. Нет отдачи. За недолгую, ослепительно-яркую карьеру политика это я уяснил. Главное это стимул, откат и внешний эффект. Профессиональная политика – тот же алкоголизм, в котором не признаешься даже себе.

В день пробных тестов мы с Нэн на великах едем в среднюю школу Стоуни-Бэй. На дворе август, улицы тонут в мареве и в стрекоте цикад. Но едва мы заходим в школу, словно выключатель щелкает.

В классе душно, пахнет карандашной стружкой, промышленным дезинфицирующим средством, но особенно сильно фруктовыми парфюмами, спортивными дезодорантами и множеством потных тел.

Средняя школа Стоуни-Бэй – это безликое типовое здание с облупленными серыми стенами, уродливыми окнами с зелеными жалюзи и красным, вздыбившимся на стыках линолеумом. Ничего похожего на Ходжес, построенный в стиле крепости с зубчатыми стенами, витражными окнами и ажурными решетками. Есть даже разводной мост, на случай, если на школу нападут англичане.

Частная и государственная школы пахнут одинаково, для августовского дня совершенно неуместно.

Я ерзаю на липком стуле и слушаю, как на улице ревет газонокосилка.

– Пожалуйста, напомни, почему я здесь? – спрашиваю я Нэн, которая села в ряду передо мной и поставила рюкзак на пол.

– Потому что повторение – мать учения. Для нас это дополнительный шанс набрать как минимум две тысячи баллов, с которыми можно поступить в колледж нашей мечты. Еще и потому что ты моя лучшая подруга.

Нэн достает из рюкзака бальзам и мажет чуть потрескавшиеся от солнца губы. Я невольно подмечаю, что она надела не только свою драгоценную футболку с символикой Колумбийского универа, но и крестик, который ей дали на причастии, и браслет с шармом в виде зеленого эмалевого клевера-четырехлистника, подаренный бабушкой из Ирландии.