– Тебе нужно оценивать… – Клэй делает паузу, смеется, потом повторяет: – Оценивать силу и слабость своего оппонента.

Он спотыкается, и мама тихо смеется:

– Осторожно, милый!

– Прости… Камни под ноги лезут. – Они останавливаются и, пошатываясь, тянутся друг к другу в темноте. – За руль лучше сесть тебе.

– Конечно, – соглашается мама, – дай мне ключи.

Мама хихикает, разыскивая ключи у Клэя в пиджаке – о-ох! – а я мечтаю лишь поскорее вернуться домой.

Машина заводится с ревом – дрынь-дрынь! – и мама снова хихикает, будто слышит такой звук впервые.

– Солнце, лучше дай ключи мне, – предлагает Клэй.

– Так я уже завела ее, – парирует мама. – И я выпила три коктейля, а ты – четыре.

– Может быть, – соглашается Клэй. – Может-преможет.

– Обожаю твои южные фразочки, – урчит мама.

Время растворяется во мраке. Я устраиваюсь на сиденье, вытягиваю ноги на неудобную стопку с плакатами «Грейс Рид» и на коробку с постерами избирательной кампании, а щекой прижимаюсь к жесткой коже под окном. В полудреме я смотрю на яркие огни шоссе. Огней все меньше, дороги все уже – мы подъезжаем к дому.

– Грейси, езжай по Шор-роад, – тихо подсказывает Клэй. – Там свободнее. Мы почти на месте.

Оконное стекло у меня под щекой такое прохладное, а в салоне слишком тепло. Огни фар сначала мелькают впереди, потом исчезают. Наконец я вижу блеск луны на воде – мы проезжаем Магуайр-парк. Я вспоминаю, как мы с Джейсом были здесь, как лежали на нагретой солнцем скале над рекой. Веки смыкаются, рев мотора теперь похож на гул маминого пылесоса, на колыбельную.

БАМ!

Я так сильно ударяюсь носом о переднее сиденье, что перед глазами танцуют звезды, а в ушах звенит.

– Господи!

Мамин визг пугает сильнее, чем неожиданный удар. Она жмет на тормоза.

– Давай назад, Грейс! – Голос Клэя звучит спокойно и твердо.

– Мама, мама, что случилось?

– Господи! – повторяет мама. Она вечно боится поцарапать машину.

Вдруг в салон залетает прохладный ночной ветерок: Клэй распахнул пассажирскую дверь, выбрался из машины, а через секунду вернулся.

– Грейс, давай назад! Сейчас же! Саманта, ничего не случилось. Спи!

Я вижу профиль Клэя. Он обнял маму, запустил руку ей в волосы, тихонько подталкивает ее и повторяет:

– Грейс, дай задний ход и уезжай.

Машина дергается назад и замирает.

– Грейс, соберись! – Машина рвется вперед и сворачивает направо. – Только довези нас до дома.

– Мама!

– Милая, ничего страшного. Засыпай! Мы в кочку врезались. Засыпай! – просит мама резким голосом.

И я засыпаю. Может, мама говорит что-то еще, но я слишком устала. Когда мы с Трейси были маленькие, на зимние каникулы мама порой брала нас во Флориду. Причем добирались мы не самолетом, а на машине. Ей нравилось останавливаться на Манхэттене, в Вашингтоне, в Атланте, заселяться на ночь в отели с завтраком, по дороге заглядывать в антикварные лавочки. Мне вечно не терпелось увидеть песчаный пляж и дельфинов, поэтому я старалась побольше спать в машине. Вот и сейчас я засыпаю – проваливаюсь во тьму, такую абсолютную, что едва заставляю себя выбраться из машины, когда мама зовет меня:

– Саманта, мы дома! Иди к себе в комнату и ложись спать. – Она трясет мне руку так, что больно делает.

Я поднимаюсь по лестнице и падаю на кровать. Снимать платье и укрываться простыней нет сил. Я просто сливаюсь с пустотой.

* * *

Настойчиво звонит сотовый. Я, как обычно, затолкала его под подушку. Теперь в полудреме я нащупываю его, пальцы сжимают простыни, а телефон неумолимо звонит. Наконец я его выуживаю.

– Сэм! – зовет Джейс хриплым, почти неузнаваемым голосом. – Сэм!

– М-м-м?

– Саманта! – Джейс кричит так громко и пронзительно, что я отодвигаю сотовый подальше от уха.

– Джейс, в чем дело?

– Сэм, ты нужна нам. Сможешь прийти?

Я переползаю через кровать и осоловело смотрю на электронные часы: 1:16.

– Сейчас?

– Да, пожалуйста, можешь сейчас прийти?

Я сползаю с кровати, скидываю платье, натягиваю шорты, футболку, шлепки, вылезаю из окна и скорее вниз по шпалерам. Я оглядываюсь: окна у мамы темные – и под легким дождичком по траве бегу к Гарреттам.

Свет у них горит везде – на подъездной дорожке, на кухне. Среди ночи это так необычно, что я замираю на полпути к их дому.

Из-за кухонной двери раздается голос Энди:

– Саманта, это ты? Джейс сказал, что ты придешь.

Энди стоит на пороге в окружении маленьких фигурок. Дафф, Гарри, Джордж. Энди держит на руках Пэтси? В такой час? Да в чем же дело?

– Папа! – Энди сдерживает слезы. – Маме позвонили и сказали, с ним что-то случилось. Она поехала в больницу с Элис. – Энди кривится, потом бросается в мои объятия. – Джейс поехал с ними. Он сказал, ты о нас позаботишься.

– Да, да, пойдемте в дом, – говорю я и затаскиваю Энди в дом.

Она делает глубокие вдохи, стараясь успокоиться. Младшие смотрят на нас круглыми от потрясения глазами. Для меня страшнее всего застывшее лицо Джорджа. Сколько ужасов он себе придумывал, но о таком даже не помышлял.

Сбитые с толку, сонные дети жмурятся в свете кухонных ламп. Я гадаю, чем взбодрила бы их миссис Гарретт, но в голову приходит лишь попкорн. Его я и делаю. Еще горячий шоколад, хотя – дождю вопреки – на улице и в доме жарко, как под электроодеялом. Я подмешиваю шоколадный порошок в молоко, а Джордж усаживается рядом на крышку стола.

– Мама сперва сыплет порошок, – неодобрительно замечает он, щурясь на меня в свете потолочных ламп.

Разумеется, Джордж прав, ведь у меня получились комки, которые я разминаю о стенки миски. У нас дома мама делает горячее какао из тертого шоколада Жирарделли, который заказывает в Сан-Франциско. Он быстрее тает.

– У нас нет взбитых сливок, – мрачно напоминает Гарри. – Без взбитых сливок горячий шоколад не нужен.

– Нужен, если есть зефирки, – настаивает Джордж.

– Сися! – жалобно голосит Пэтси на руках у Энди. – Где сися?

– Вдруг папа умер, а нам не говорят? – спрашивает Энди, и Джордж начинает плакать.

Я беру его на руки, и он утыкается мне в плечо, заливая его горячими слезами. На миг вспоминаю, как у меня в объятиях рыдала Нэн, тогда сама беззащитность, а теперь вон все колючки выпустила. Что могло случиться со здоровым, сильным мистером Гарреттом: инфаркт, инсульт, аневризма?..