Савину, стоявшему нагнувшись над картой и оказавшемуся невольным свидетелем, было странно наблюдать и тем более слушать беседу этих двух уже повидавших жизнь и смерть седовласых мужиков, только что чудом вырвавшихся из костлявых клешней старухи с косой.

«А что же здесь, в сущности, такого удивительного или смешного? – начал размышлять про себя Сергей. – Война не отменяет женщину и мужчину. Их жизни продолжаются, и путь ещё не пройден, а по дороге судьба дарит новую встречу каждому. Ведь человек не влюбляется только весной, когда и тепло, и солнечно, и зелень молодая, и ножки белые за разрезами юбок. Пушкин вообще черпал свои романтические вдохновения осенью. Да и зимой бабы бывают очень даже ничего себе. Я вон свою Алинку в мокрый снегопад с тротуара поднял, когда она поскользнулась прямо передо мной. Вот и война как смена времени года. Они, может, вообще бы никогда не увиделись, если бы Мишка с автоматом под Харьковом не появился… Какой вывод? Спасибо товарищу главнокомандующему ВВП за то, что начал СВО! Вот такая ирония судьбы, и нечего тут удивляться».

– Ковальчук! – громко крикнул в коридор Сава. – Вызови мне Астахова, а сам возьми кого-нибудь побоевитее, и слазьте к коровнику. Там трах-тибидох в одно время с нами начался, а сейчас тишина. Машины объедут выезд из села и блокпост по «зелёнке», ничего не смогут там увидеть. А вдруг все живы и здоровы? Нам люди нужны теперь и здесь…

* * *

Миша не пошёл открыто к воротам, которые были вырваны из стоек и лежали на земле искорёженные и обгоревшие. Кругом разбросаны битые куски бетонного забора, стекла, шифера, осколки от мин, кучки разнокалиберных гильз. Изнутри некогда проходной валил дым, а вход через взорванный дверной проём был завален разодранными белыми мешками, из которых сыпалось пересохшее глиноземляное крошево.

Позади Ковальчука, осторожно ступая на носок и испуганно оглядываясь вокруг, продвигался Серёга Блондин. Автомат заряжен и снят с предохранителя, «румынская» каска-кастрюля на голове, бронежилет «черепаха» на плечах… Всё вроде на месте, а вот жуть не проходит. Да и как пройдёт, если под ногами по всей площади распластанные в уродливых позах туши убитых, растерзанных на части коров и телят, чья-то человеческая нога в жёлтом американском берце и натовской штанине, рядом догорающий пикап с трезубцем на подвисшей двери и огромным бурым пятном ещё не совсем свернувшейся крови на водительском сиденье?

– Давай за мной, – тихо скомандовал Ковальчук и указал рукой направление в сторону проходной.

Ни внутри помещения, разбитого разрывами, ни среди общего бедлама и разрухи они не нашли никого. По множеству гильз, разбросанных под ногами, покорёженному пулемёту ПКМ без приклада, валявшимся каскам образца прошлой войны можно было судить, что здесь был бой и, скорее всего, парни попали в плен, так как поблизости не оказалось покойников в форме ДНР, а трупы противника таскать за собой во время наступательной операции украинцы вряд ли бы стали, если уж оторванные конечности своего бойца они бросили или забыли на поле боя.

– Хреновые, Блондин, дела у пацанов, – сделал наконец заключение Ковальчук.

– Зато живы, если тел тут нет. А может, они того?

– Чего «того»?

– Ну, сбёгли, удрали, что ли.

– Ага! Сначала по цинку патроны выпустили, коров с укропами покрошили и побежали куда глаза глядят! – Миша пальцами изобразил убегающих человечков и засмеялся. – Так бы им и дали сбежать. Есть квас, да не про нас. В плену они, век воли не видать. А это не самый хороший вариант, если вспомнить, что нацисты в Ольховке с парнями сделали. Если их сцапали, то скоро мы пацанов на «Ютубе» увидим. «Кракены» это любят показывать.

– Ас чего ты взял, что тут «Кракен» был?

Ковальчук молча поднял оторвавшийся шеврон с изображением вооружённого осьминога и надписью «Працюе Кракен».

– Бачишь? Разумиешь? – спросил он Блондина на украинской мове.

– Работает «Кракен», – ответил напарник.

Послышался шум приближающегося транспорта. Машины шли со стороны Харькова прямо по шоссе. На головном «Козаке» развевался красно-чёрный стяг «Правого сектора», за ним следовали танк Т-72, БМП-1, БТР-70. Где-то далеко позади шло два зелёных небольших автобуса непонятной марки.

– Чего тупишь, дубина?! – вскрикнул Ковальчук и подтолкнул товарища за выступ разрушенной стены.

– Шо делать будем, Миха? – заметно волнуясь, спросил Блондин. – Хана нам, если заметят!

– Что делать, что делать… Снять штаны и бегать! – ответил Мишка и тихо рассмеялся собственной шутке.

Колонна встала на уровне бывшего первого блокпоста. С брони соскочило до десятка бойцов в песочной камуфляжной форме, бронежилетах и касках натовского образца. Группа быстро исчезла в зарослях кустарника в направлении жилого массива, где ещё утром Сава пытался организовать круговую оборону. Из автобусов также высыпало немало военных, которые тут же сосредоточились в цепь по обеим сторонам дороги и тронулись в сторону коровника и перекрёстка, заняв который укропы вполне могли захлопнуть выезд из Суворовки в восточном направлении. Техника продолжила движение по остаткам асфальтированной дороги.

Ковальчук понимал, что им с Блондином прямой дороги до своих в штаб больше нет, так как она проходит через просматриваемое противником шоссе. Идти в обход будет непозволительно долго и может оказаться бесполезным передвижением.

– Вот что, братуха, – чётко и размеренно начал Ковальчук, – возьми и приготовь гранаты. Потом ползком займи место в канаве вдоль дороги. Когда начну стрелять, брось одну за другой прямо под «Козака». На метров двадцать сможешь кинуть?

– Боязно, но куды деваться… Брошу как-нибудь, – не скрывая ажитации в голосе, ответил Блондин.

– Не «как-нибудь», а прямо под брюхо брось. Только не мандражируй и не сорвись раньше времени. Только когда я открою огонь, ты бросишь. Дёрнешься раньше – тебя скосят вмиг. Видишь, как идут? Прямо как продолжение собственного автомата. И патрон в патроннике, и предохранитель снят. Чуть какой шорох – сразу палить начнут.

– А ты как же? А ты меня не кинешь? – с какой-то рябью в голосе пролепетал Блондин.

Мишка удивлённо посмотрел в лицо Блондина, хлопнул напарника по плечу и весело ответил:

– Большой ты, зёма! Календарей перекидных начитался за жизнь, наверное, уйму. Да так и не понял, что шахтёры своих на дороге не бросают. Сразу видно, что не горняк ты.

– Ага. Я на машинно-тракторной станции слесарил в Старобешеве.

– Крестьянский сын, значит, кулачьё? Да, брат, вы нашему пролетариату никак не родня. Но не боись. Ты только всё правильно сделай и сразу, как кинешь, осколки пропусти лёжа, досчитай до трёх – и бегом на ту сторону дороги. Всё понял, хлебороб? Я в это время стрелять буду, так что будешь под моим прикрытием. Ясно?

– Ага!