Вито упивался раблезианскими, часто порнографическими письмами известного болонского юриста Флориа-на Дольфо. Темой многих писем Дольфо была содомия, как гомо-, так и гетеросексуальная. Дольфо и сам любил мальчиков и презирал женщин. Особенно нравилось ему заниматься сексом в банях Порретта-Терма. недалеко от Болоньи. Он восторженно описывал инцидент с Баттиста Рануцци, местным правителем, «который на днях пошел в бани вместе с монахиней. Баттиста возжелал совершить с ней в воде содомский грех. Подготовившись к анальному акту, они уселись, а он слегка приподнялся, чтобы лучше сделать свое дело, как вдруг оба ушли под воду. Однако благодаря Господу, который справедлив и знает, что грех этот заслуживает геенны огненной, а не воды, спаслись…» «Любовь к мальчикам, — написал Дольфо, — менее утомительна, не слишком опасна и дешевле обходится, чем любовь к женщинам». Хотя он и был осторожен: не говорил ничего, что могло бы повредить Изабелле, все же не мог удержаться, чтобы не пошутить на ее счет. Посочувствовав Франческо из-за того, что первым его ребенком оказалась девочка, он в то же время его «утешил», сказав, что девочка при своем рождении доставила «сиятельной маркизе меньше боли, не так растянула ей влагалище, а потому в дальнейшем Гонзага будет испытывать прежнее удовольствие. Вот если бы родился мальчик, “проход” стал бы куда просторнее и сам акт можно было бы уподобить гороху в решете или языку в колоколе». В те времена содомия с лицом любого пола считалась не просто грехом, а преступлением, за которое приговаривали к сожжению на костре. Только богачи, такие как брат Франческо, Джованни, женатый на Лауре Бентивольо, но практикующий тем не менее гомосексуальные связи, могли откупиться, заплатив большой штраф. Неудивительно, что при беспорядочной сексуальной активности Франческо, как и Альфонсо, и Чезаре, и даже папа Юлий II, были больны сифилисом.

Обладая мошной эротической притягательностью, Франческо умел очаровать. Он любил флиртовать с женщинами и знал, как с ними разговаривать. Лукреции нравились такие мужчины (они напоминали ей ее отца и Чезаре) больше, нежели рафинированный, красноречивый Бембо. Биографы называли ее взаимоотношения с Бембо «великой любовью ее жизни», однако при изучении дошедших до нас документов выясняется, что скорее Франческо был ее страстью. Тот факт, что он был мужем Изабеллы, лишь добавляло перцу их отношениям. Франческо восхищался своей женой за трезвый и тонкий политический инстинкт, столь необходимый для сдерживания его импульсивного темперамента и привычки попадать во всякие передряги. Он гордился супругой, знаменитым коллекционером античных скульптур и других предметов искусства. Изабелла была меценатом, умела устроить увлекательные мероприятия, обладала безукоризненным вкусом в одежде. Все эти ее увлечения стоили ему больше, чем мог позволить получаемый от Мантуи доход, хотя и пополнявшийся за счет успешной карьеры кондотьера. Изабелла далеко превосходила его в интеллектуальном отношении, тем не менее через несколько лет интерес его к ней как к женщине пропал, а после того как она родила ему восьмерых детей, включая долгожданного наследника Федерико (родившегося в мае 1500 года), супружеские их отношения полностью прекратились. К тому же его раздражали ее властность, тщеславие и холодность по отношению к дочерям, особенно к Элеоноре, а также чрезмерная любовь к сыну. Однажды она написала: «Дай-то Бог, чтобы он не унаследовал пороки отца». Франческо недолюбливал своего шурина Альфонсо. Тот отвечал ему взаимностью, и это придавало роману Лукреции и Гонзага дополнительную пикантность.

Первые послания Лукреции к Франческо датируются весной 1502 года. В отличие от писем того же периода к Изабелле, написаны они не секретарем, а ее четким и резким почерком. В первом послании, написанном 11 апреля, сквозит кокетливая нотка. Поскольку она ссылается на полученное им письмо, в переписку они уже вступили.

Это загадочное письмо явно рассчитано на то. чтобы понял его только Франческо: личная переписка с известными людьми была рискованным занятием. Можно предположить, что шифр был известен Строцци, ключом к письму являлось слово «сокол». Во втором послании, написанном в тот же день, Лукреция настойчиво рекомендовала Лоренцо. брата Эрколе Строцци. Она просила Франческо продолжить его протекцию: «…с этой целью посылаю к Вашему Сиятельству подателя сего письма, чтобы он разъяснил Вам мои чувства к упомянутому графу». Лоренцо Строцци, как и Эрколе Строцци, станет посредником между Лукрецией и Франческо. Зная, что корреспонденция просматривается, Лукреция и Франческо соблюдали осторожность и важные письма переправляли через доверенных эмиссаров, таких как Строцци. В нескольких письмах того периода имеются просьбы к Гонзага: она хлопотала за Лоренцо Строцци. Письмо к Франческо того года, написанное 30 декабря, содержит игривую нотку:

С 1503 года сохранилось лишь одно письмо, написанное рукой секретаря. В нем изложена просьба к Франческо помочь одному из членов ее окружения в деле, связанном с Мантуей. В этом же году Лукреция написала девять писем Изабелле. Все они носят деловой характер, возможно, по той причине, что большую часть года Франческо находился в рядах французской армии, наступавшей на Неаполь, а в Мантуе заправляла всем Изабелла.

Весной и летом 1504 года, когда Альфонсо не было дома, а герцог Эрколе болел, Лукреция, следуя примеру герцогини Элеоноры, занялась рассмотрением петиций, а потому большая часть ее корреспонденции посвящена была делам. В большинстве писем она просила помиловать или освободить арестантов, содержавшихся в тюрьмах Мантуи. Если Пшзага не реагировал, она настойчиво повторяла свою просьбу, пока ее не удовлетворяли. В Ферраре он пообещал ей освободить некого Бернардино делла Публика, осужденного за убийство. Когда он этого не исполнил, она несколько раз напомнила ему, а спустя пять месяцев, рассердившись, написала: «Прошу Вас исполнить свое обещание… освободить [Бернардино делла Публика] и прислать его ко мне как можно скорее…» Ее отношение к делам, должно быть, поразила Франческо. потому что в одном письме она поблагодарила его за теплые слова, которые он сказал о ней герцогу Эрколе, а тот их ей повторил.