«Что же Кеннеди сказал Аджубею? А теперь слушайте внимательно, – обратился Кастро к Даниэлю, – так как это очень важно. Он сказал, что сложившаяся на Кубе ситуация неприемлема для Соединенных Штатов, что американское правительство решило, что оно больше не вправе это допускать; он сказал, что мирное сосуществование серьезно скомпрометировано тем, что “советское влияние” на Кубу изменило баланс сил, уничтожило достигнутое равновесие и [в этот момент Кастро подчеркнул свое высказывание, произнося каждый слог отдельно] Кеннеди напомнил русским, что Соединенные Штаты не вмешивались в венгерские события, что очевидно было своего рода требованием российского невмешательства в случае возможного вторжения США на Кубу. Само собой разумеется, слово “вторжение” фактически не было упомянуто, и Аджубей, не располагавший на тот момент какими-либо дополнительными сведениями, не мог сделать такой же вывод, какой сделали мы. Но когда мы передали Хрущеву имеющуюся у нас до этого информацию, русские тоже начали интерпретировать диалог Кеннеди – Аджубея в том же ключе, что и мы, и обратились к источнику нашей информации. К концу месяца правительства России и Кубы пришли к определенному убеждению, что вторжение может случиться в любой момент. И это правда».

В этот момент Кастро говорил с Даниэлем, словно перед ним был сам Кеннеди.

«Что делать? Как мы можем предотвратить вторжение? Мы увидели, что Хрущев обеспокоен тем же, что и мы. Он спросил нас, чего бы мы хотели. Мы ответили: убедите Соединенные Штаты, что любое нападение на Кубу равносильно нападению на Советский Союз. И как это сделать? Все наши размышления и споры касались только этой темы. Мы думали о декларации, создании альянса, о традиционной военной помощи. Русские заявили нам, что они вдвойне обеспокоены сложившейся ситуацией: прежде всего, они хотели спасти кубинскую революцию (другими словами, их репутацию социалистических идей в глазах всего мира), и в то же время они хотели избежать международного конфликта. Они полагали, что если ограничиться обычной военной помощью, это не удержит Соединенные Штаты от вторжения, и в этом случае России придется ответить тем же, что неизбежно приведет к разжиганию мировой войны…

…Советская Россия столкнулась с двумя альтернативами: абсолютная неизбежность войны (из-за взятых обязательств и из-за своего положения в социалистическом мире), если кубинская революция окажется под ударом; или риск развязывания войны, если Соединенные Штаты не отступят, несмотря на ракеты, и не откажутся от попытки уничтожить Кубу. Они выбрали социалистическую солидарность и риск развязать войну.

…Одним словом, мы договорились о размещении ракет. И я мог бы сюда добавить, что для нас, кубинцев, на самом деле не было никакой разницы в том, умрем ли мы от обычных бомбардировок или от водородной бомбы. Тем не менее это не мы создали угрозу для всего мира. Это США чуть не погубили человечество, угрожая войной, чтобы задушить революцию»{400}.

В самый разгар Карибского кризиса Кеннеди был слишком далек от того, чтобы не только понять позицию Хрущева, но и не загнать своего противника в угол. Смог бы он так же понять противостояние Кастро тому, в чем он видел причины этого кризиса?

Кастро продолжил, перейдя к теме «Союза ради прогресса» для стран Латинской Америки, созданного Кеннеди, с необычайной симпатией. «В определенном смысле, – сказал он, – это была хорошая идея. Она ознаменовала некий прогресс. Даже если ее назовут запоздалой, робкой, появившейся спонтанно или под давлением… даже в этом случае я признаю, что сама идея представляет собой попытку адаптироваться к чрезвычайно быстрому развитию событий в Латинской Америке»{401}.

Ко всему этому Кастро добавил свою политическую оценку, что «хорошие идеи Кеннеди не приведут к каким-либо результатам. Это очень легко понять, и в данном случае он, конечно, осознает это, поскольку он, как я уже говорил, реалист. В течение многих лет американский политический курс – не правительство, а концерны и Пентагон – поддерживал латиноамериканских олигархов. Авторитет, деньги и власть были у класса, который Кеннеди сам описал, говоря о Батисте».

Утверждение Кеннеди, что «Батиста был воплощением грехов, совершенных Соединенными Штатами», за которые «теперь нам придется заплатить», заставило Кастро задуматься о том, какая опасность может грозить Кеннеди. «На сцену вдруг выходит президент, – сказал он, – который пытается поддержать интересы другого класса (не имеющего доступа ни к одному из рычагов власти), чтобы создать у латиноамериканских стран впечатление, что Соединенные Штаты больше не поддерживают диктаторов, и поэтому нет необходимости совершать революции, как Кастро на Кубе. К чему это приведет? Концерны видят, что их интересы слегка ущемлены (совсем немного, но все же ущемлены); Пентагон считает, что стратегические базы находятся в опасности; влиятельные олигархи во всех странах Латинской Америки предупреждают своих американских друзей об опасности подобных действий; они саботируют новую политику; и, короче говоря, у Кеннеди есть все шансы настроить всех против себя»{402}.

Фидель Кастро видел изоляцию, в которой Джон Кеннеди оказался даже из-за умеренных реформ его «Союза ради прогресса». И он понимал, как далеко зашел, начав переговоры с Никитой Хрущевым, а теперь еще и диалог с самим Кастро. Мужество Кеннеди вселяло надежду. Когда 20 ноября стрелка часов в гостиничном номере Даниэля приблизилась к 4:00, Кастро выразил надежду по поводу Кеннеди:

«Я очень хочу надеяться, что в Северной Америке появится настоящий лидер (и почему бы Кеннеди не быть таковым, многое говорит в его пользу!), который сможет мужественно перенести непопулярность, противостоять концернам, говорить правду и, самое главное, позволить каждой стране жить так, как она считает нужным. Кеннеди все еще может быть таким человеком. У него все еще есть возможность стать в глазах истории величайшим президентом Соединенных Штатов, лидером, который наконец сможет понять, что капитализм и социализм могут сосуществовать даже в обеих Америках. И тогда как президент он превзойдет самого Линкольна»{403}.

Отношение Кастро к Кеннеди менялось. Особенно на него повлияли беседы с Никитой Хрущевым, защищавшим Кеннеди, во время визита в Советский Союз. «Я знаю, – сказал Кастро Даниэлю, – что Кеннеди для Хрущева – это человек, с которым можно договариваться. По крайней мере у меня создалось такое впечатление после всех моих разговоров с Хрущевым»{404}.

Как и Хрущев, Кастро надеялся сотрудничать с президентом США во время его второго четырехлетнего срока, чтобы реализовать принципы сосуществования двух государств. Он пошутил в беседе с Даниэлем, что, вероятно, может помочь Кеннеди в его перевыборной кампании. Он сказал, улыбаясь широкой мальчишеской улыбкой: «Когда вы с ним встретитесь, можете передать, что я готов объявить Голдуотера своим другом, если это станет гарантией переизбрания Кеннеди!»{405}