Звали лоцмана Марли. Даже не господин Марли. Он просил называть его просто Марли, и никак иначе. Лоцман был похож на старого добродушного моржа. Это сходство особенно подчёркивали пышные поседевшие усы и маленькие живые глазки на сильно загорелом и обветренном лице, которыми он подмечал малейшие изгибы русла реки, мели, перекаты и коварные скалы, невидимые в водной толще, которые могли вспороть корпус каботьера словно краб своими клешнями мидию.

— Нет, вы только посмотрите, майне херрен, какая прелесть! — восхищался Марли, когда каботьеры отошли от пристани и мимо начали проплывать берега Ульма. — Сколько раз я покидал родной город, столько и поражался его красоте!

— Да, да, конечно, — вежливо отвечал Алексашка, мысленно посмеиваясь не без иронии, — жаль, лоцман не видел красот русской земли.

Видимо, Марли был большим патриотом Ульма. Впрочем, город и впрямь оставил приятное впечатление. Утро выдалось солнечным, и белые стены домов рыбацкого квартала, расположенные у самой воды, с их красными черепичным крышами отражались в реке как в зеркале. Картину дополняли яркие палисадники с их цветочным многообразием и береговые укрепления Адлербастай, увитые плющом.

Русло Дуная на большем своём протяжении было извилисто, местами с крутыми излучинами, а где река расширялась, вырываясь на простор из теснин, изобиловало большим количеством отмелей и перекатов.

В общем, Марли не скучал. Собственно, как и пассажиры каботьеров — виды берегов были потрясающими. С этим, в конце концов, вынужден был согласиться и Алексашка.

Правый берег Дуная был совершенно плоским, а левый — горным и скалистым. Под Пассау река приняла в себя приток Инн, отчего Дунай стал гораздо полноводней. Но за Пассау началась теснина, которая тянулась более сотни вёрст, до самого Кремса. Русло в теснине было завалено камнями и загромождено островками, которые образовали пороги Штрудель. Здесь Марли пришлось здорово потрудиться, чтобы суда не пошли на дно, разбившись о скалы, а пассажирам довелось пережить немало неприятных моментов, когда их жизнь висела на волоске. Особенно страшно было возле большой скалы Гаусштейн, где бурлил огромный водоворот.

Лоцман немного расслабился лишь неподалёку от Кремса. Он закурил трубку и сказал, указывая длинным чубуком на скалу, возвышавшуюся над Дунаем почти на двести саженей:

— Видите на скале замок? О-о, это знаменитое место! Замок называется Аггштайн и в давние времена он принадлежал рыцарскому роду Кюнрингов. Отсюда раубриттеры[78] совершали грабительские набеги на суда торговцев и путешественников. Сейчас замок полуразрушен, а когда-то это была неприступная крепость, со стен которой весь Дунай виден как на ладони. Очень удобно: заметил судно — и груз уже твой.

— А как в настоящее время на Дунае обстоит дело с пиратами? — осторожно поинтересовался Алексашка, который не забыл схватки с голландскими пиратами-флекселингами.

— Иногда шалят, — не очень охотно ответил лоцман. — В основном сербы и хорваты. Себя они называют ускоками[79].

На этом Марли скомкал разговор и начал покрикивать на матросов и рулевого, которые, по его мнению, не достаточно усердно исполняют свои обязанности. Капитан, он же владелец суден, грузный пожилой шваб, больше торчал в своей каюте, налегая на пиво, нежели присутствовал на палубе судна. Он предпочитал не вмешиваться в действия лоцмана. Создавалось впечатление, что капитан просто побаивается Марли. Или считает его абсолютным авторитетом в лоцманском деле.

Другой ценный комментарий от Марли поступил возле города, который назывался Дюрнштайн:

— Городишко дрянной, доложу я вам, майне херрен, но в нём есть одно знаменитое место — замок Кюнрингербург. Именно здесь король Англии Ричард Львиное Сердце при возвращении из крестового похода был пленён своим злейшим врагом Леопольдом V, австрийским герцогом. В этом замке Ричард Плантагенет провёл больше года и был выкуплен за сто пятьдесят тысяч серебряных марок[80]. Недурные денежки! На них герцог построил три новые крепости.

После Дюрнштайна река наконец вырвалась из горных теснин и разлилась широкою скатертью, разделившись на множество рукавов, образовавших многочисленные островки, покрытые густою травою и поросшие ивами, осинником и тополями. Ложе реки разветвилось в виде излучин, из которых одни были удобны для судоходства, а другие загромождены песчаными мелями и постепенно переходили в болота. Старые рукава Дуная превратились в озёра, заросшие камышом, где гнездятся несметные стаи диких уток, гусей, журавлей и в особенности чаек. Здесь жили даже бобры, и Алексашка диву давался, когда ему попадались на глаза их плотины.

Когда скорость течения реки стала меньше, Марли поскучнел. Что-то его угнетало, но он не спешил поделиться своими тревожными мыслями с пассажирами. Алексашка заметил его состояние и насторожился. А затем, когда наступил очередной вечер, к нему подошёл озабоченный Федерико.

— Не нравится мне эта плоскодонка... — Он указал на лодку, которая плыла далеко позади их небольшого каравана из двух суден. — Она преследует нас от самого Аггштайна.

— С чего ты взял? На Дунае полно лодок и мелких рыбацких судёнышек. Рыба здесь клюёт как сумасшедшая, только успевай удочку закидывать. Вот местный народ и развлекается рыбной ловлей. И душе приятно, — вишь, какие красоты — и семье прибыток.

Рыбы в Дунае и впрямь было много, особенно подуста. Рыба длиной около аршина предпочитала быструю воду и клевала даже на пустой крючок. Заметив в воде стайку стремительных подустов, Алексашка забрасывал не одну удочку, а целую связку крючков, не заботясь о наживке, и прожорливая рыба набрасывалась на них с каким-то остервенением, будто в Дунае наступил голод. Поэтому пассажиры каждый день лакомились зажаренными на решётке жирными подустами, под которые хорошо шло ульмское пиво, благо предусмотрительный и опытный в таких путешествиях голландский купец захватил в дорогу три большие бочки — две для команд каботьеров, за что матросы готовы были носить его на руках, а одну для себя и своих попутчиков.

— Лодки более лёгкие в ходу, чем каботьеры, поэтому они постоянно нас обгоняют. А эту гребцы специально придерживают: то к берегу ненадолго пристанут, то стараются выбрать в фарватере такой участок, где течение наиболее медленное. Напрашивается вопрос — почему?

— Ну, я не знаю... Мало ли что у пассажиров этой лодки на уме. Тебе-то какое дело до них?