— Помнишь, когда речь зашла про ускоков, наш любезный Марли быстро сменил тему и поскучнел?

— В общем, да...

— А сейчас он ходит по палубе с таким видом, словно объелся груш и ждёт не дождётся своей очереди в гальюн. Марли сильно волнуется, и, похоже, не зря. Он опытный лоцман (да и я кое-что смыслю в таких делах) и понимает, что на этих дунайских островках могут таиться ускоки. Пока каботьеры шли по быстрой воде, пираты не могли нас взять. А здесь мы уже не летим, а плетёмся. Самое место для абордажа.

— Ускоки... — Алексашка презрительно фыркнул. — Обычные голодранцы, и уж точно не чета голландским флекселингам. Да и не осмелятся они напасть на такие большие суда, как наши каботьеры. Хотя, я думаю, все твои предположения не более чем домыслы.

— Александр Демьянович, ты совсем не знаешь, кто такие ускоки. А я наслышан...

— Расскажи.

— Это самые опасные пираты Адриатики. У них даже есть своя крепость — Клис возле Сплита. На море туркам и венецианцам нет от них покоя. Они отменно владеют оружием, ловко управляются с лодками и спастись от них очень трудно. Ускоки как гончие псы; если взяли след, то у жертвы спасения нет. Со временем они начали разбойничать и по рекам. Как следует из слов Марли, ускоки появились и на Дунае. Это чрезвычайно опасно. Я бы не стал благодушествовать.

— Но мы-то что можем сделать?

— До Вены уже недалеко, поэтому придётся нам ночь не поспать. Чтобы помочь ночной вахте. Из матросов получаются скверные часовые. Неумолчный шум волн и текущей воды укачивают, и ко сну тянет со страшной силой. Не все могут выдержать это испытание. Именно из-за подобного разгильдяйства (а ещё беспробудного пьянства) многие пираты закончили свою жизнь на рее. Ночь коварна и обманчива, даже если ты выпил кружку-другую рома. Или доброго пива.

— Что ж, не спать, так не спать, — беззаботно откликнулся Алексашка; он уже горел предвкушением встречи с Веной. — Поджарим побольше подустов, пиво ишшо осталось, вот мы и посумерничаем всласть.

На самых опасных участках реки суда бросали у берега якорь и останавливались на ночёвку. Плыть во тьме по опасному фарватеру, тем более когда вода несёт судно с большой скоростью, по меньшей мере, неразумно. Но Марли дал распоряжения бросить якорь и на равнине. Лоцман боялся мелей, которые под влиянием мощного водного потока перемещались, возникая в самых неожиданных местах. Мало того, нередко изменялось расположение и дунайских рукавов. Так что решение лоцмана было вполне оправданным.

Однако на этот раз Марли не позволил команде, как обычно, сойти на берег, чтобы разжечь костёр и приготовить на ужин что-нибудь посущественней, нежели подусты. К примеру, сварить котёл похлёбки с солониной, чего нельзя было сделать в крохотной судовой поварне. Да и каботьеры стояли на быстрой глубокой воде, готовые в любой момент сняться с якоря. Это настораживало; Алексашка и гишпанец многозначительно переглянулись.

А затем всё как-то забылось. Вечер выдался потрясающе красивым, особенно на закате. Правда, поднялся сильный, но тёплый ветер с гор, который Марли назвал «фён». Он дул с кормы каботьеров, но отдыхать не мешал. Даже наоборот: обычная на Дунае ночная сырость уступила место сухим воздушным струйкам, которые приятно ласкали тело. Ужинали без особого вдохновения, хотя и сильно проголодались — подусты уже поднадоели. Но пиво было выше всяких похвал, и неспешная беседа затянулась до полуночи.

Потом Корнелиус ван дер Гатен ушёл в свою каюту почивать, а Федерико с Алексашкой продолжили ночные бдения, к которым присоединился и Марли. Он торчал на носу судна, явно снедаемый сильной тревогой, что было заметно по его взлохмаченным волосам. В минуты волнения лоцман ерошил свои седые кудри и орал на бестолковых матросов как оглашённый. Тем не менее своими опасениями (а они у него точно были) он не спешил поделиться ни с капитанами судов, ни с матросами, ни — тем более — с пассажирами, зафрахтовавшими каботьеры. Почему?

Этот вопрос и Алексашку, и от природы недоверчивого гишпанца мучил больше всего. Конечно, матросы-швабы были вооружены и, похоже, с оружием обращаться умели. Но их было чересчур мало. Что, если речные пираты нападут большим числом? Такие мысли не давали покоя ни молодому помору, ни гишпанцу.

Наконец Федерико не выдержал напряжения, которое изрядно трепало нервы, пошёл в свою каюту и принёс оттуда подзорную трубу. Он никогда с нею не расставался. Судя по тому, как бережно гишпанец относился к столь нужному любому шкиперу инструменту и как тщательно хранил его (о том, что у Федерико есть подзорная труба, Алексашка узнал только в море), она представляла для гишпанца большую ценность, — скорее всего, как память о былых временах, когда Чёрный Кастилец стоял на капитанском мостике и бросал в бой своих головорезов.

— Есть предложение перебраться на корму, — сказал Федерико (они сидели под мачтой).

Алексашка не стал возражать, и вскоре, устроившись один на бочонке, а другой на верёвочной бухте, они продолжили приятное занятие — дегустацию швабского пива, благо ещё оставалось два полных кувшина.

— А почему мы здесь, а Марли на носу? — спросил Алексашка, снедаемый любопытством. — Если уж ждать ускоков, то с кормы...

— Ты прав, — возразил гишпанец. — Но прямо по курсу есть подозрительный островок, где можно спрятать с десяток лодок. По крайней мере, так думает Марли.

— А ты думаешь иначе...

— Точно. Ты заметил, что преследовавшая нас лодка отстала?

— Да. Едва мы бросили якорь, как она исчезла.

— То-то. Подойти с низовья к нашим судам гораздо сложнее, нежели по течению. И потом, зачем грести против течения и тратить силы, которые пригодятся во время абордажа?

Взошла луна, тёмные воды Дуная посветлели и стали напоминать небрежно начищенное серебро. Федерико отхлебнул пива, приставил к правому глазу подзорную трубу и начал внимательно изучать фарватер.

— Ах, чтоб тебя!.. — неожиданно вскричал он и грубо выругался. — Взгляни!

Алексашка посмотрел в окуляр и едва не выронил подзорную трубу от неожиданного испуга. Оптика приблизила тёмные скопления вдалеке, и он разглядел с десяток больших лодок; казалось, ещё немного и они окажутся рядом с каботьерами. В лодках сидели вооружённые люди — самопалы торчали над их тёмными фигурами как колья в заборе. Сомнений не оставалось — это были пираты. И впрямь, какой идиот рискнёт плыть по опасному фарватеру Дуная после полуночи?

— Марли! — вскричал Федерико. — Прикажите рубить концы! Ускоки!

Его крик подействовал на команды судов как котелок кипятка на брачующихся мартовских котов. Все забегали по палубе, словно ошпаренные, и спустя считанные минуты каботьеры уже вышли на средину фарватера. Но лодки догоняли.

— Не уйти... — бормотал потрясённый Марли. — Нам не уйти! О, Матерь Божия, спаси нас!

— Это конец! — вторил ему Корнелиус ван дер Гатен. — Какая беда! Какие убытки грядут!

Он как спал в ночном халате, так в нём и выскочил на палубу, сунув ноги в мягкие сарацинские туфли без задников и с загнутыми носами. Правда, в руках голландский купец держал два пистолета, что предполагало в нём твёрдость духа. Ещё бы — если ускоки и не отправят на дно команду и пассажиров судов, то с надеждой на приличный гешефт можно распрощаться.