бы один слог, идущий из недр шуршащего аппарата». Потому что этот язык внезапно позволяет ему воссоздать собственное детство, свое путешествие, свое прибытие в Англию из Европы, охваченной огнем, свое изгнание – несколько лет, которые начисто стерлись из его памяти. В книжном магазине он внезапно вспоминает, кто он, с какой Итаки он родом.

Детство и особенно отрочество – тот возраст, когда человек проникается любовью к книжным магазинам. Я провел так много субботних вечеров, разглядывая полки Rogés Llibres, на первом этаже Ciudad Jardín в Матаро, превращенного в букинистический магазин, что теперь не могу выстроить их хронологию или поместить между двух дат. Помню одно: я ходил туда только по выходным и во время каникул, потому что в течение учебного года мой путь лежал в обратном направлении, к центру города. По дороге в библиотеку Caixa Laietana, где я прочитал все комиксы об Астериксе и Обеликсе и Тинтине и где брал все романы из серии «Альфред Хичкок и Три Сыщика» и рассказы о Шерлоке Холмсе, или возвращаясь домой к ужину, я заходил в Robafaves. Как я обнаружил намного позже, он был кооперативом и одним из лучших книжных в Каталонии, где почти каждый вечер проходили презентации книг. Я слушал, словно в церкви или на уроке, эти слова, которые, несмотря на то что они витали между устами и микрофоном и были почти такими же осязаемыми предметами, как и окружавшие их книги, казались мне очень далеким, непонятным лепетом, никак не связанным с моим твердым намерением стать писателем.

Лет в четырнадцать или пятнадцать я сопровождал моего отца, когда он обходил дома в другом районе Матаро, рядом с Центральным парком, Велодромом и городским бассейном, где я в детстве видел королевских павлинов, бегунов и велосипедистов и где я сам бросался бы в воду, как если бы меня не пугали эти кубические метры голубого хлора. После восьмичасового рабочего дня в Telefо́nica[100] он работал представителем Читательского кружка. Сначала мы раздавали новые журналы и собирали карточки, на которых все местные члены кружка записывали свои заказы; потом обрабатывали информацию; через несколько недель к нам домой доставляли книги и мама помогала нам их распределить по улицам; наконец, их нужно было отнести новым владельцам и собрать с них деньги. Некоторые клиенты заставляли нас возвращаться по два, три и даже четыре раза, потому что у них никогда не находилось девятисот пятидесяти или двух тысяч ста пятнадцати песет, которые составляли стоимость их заказа. Другие же, напротив, покупали пять, семь, девять книг каждые два месяца, и у них были наготове десять тысяч триста или двенадцать тысяч пятьсот песет, потому что они нас ждали, томимые жаждой чтения. Наверное, в одной из этих квартир, где жили незнакомые семьи, старушки или холостяки, я впервые увидел внушительные частные библиотеки и решил, что однажды, когда я стану писателем, у меня тоже будет такая библиотека. Первое было чем-то слишком абстрактным, плохо различимым; второе, напротив, обретало зримый облик в осязаемых структурах, которые, как и девичьи тела, были чистым воплощением желания.

«Стоит ребенку научиться ходить и читать по складам – и он уже отдан на произвол любой скверно вымощенной улице, товару любого торговца, который черт знает почему метнулся на книги, – пишет Элиас Канетти в “Ослеплении”. – Мальчишкам надо бы расти в солидных частных библиотеках…»[101] Очень вероятно, что он прав, ведь я не способен припомнить ни единой книги, купленной в Rogés Llibres или Robafaves, которая изменила бы мою жизнь: все главные свои книги я прочитал позже (или, вернее, поздно), когда уже уехал из Матаро. Тем не менее Robafaves – самый важный книжный в моей жизни, потому что там я испытал нечто близкое тому, что видел в тех квартирах: возможность сосуществования с книгами. «Вероятно, эта книга попала мне в руки в Laie, – думает Амальфитанец в “2666”, – или в La Central». То же самое я мог бы сказать о значительной части моей библиотеки, пожалуй, о ее трети, к которой затем добавились названия книг, купленных в Altaïr, и комиксы, приобретенные в Arkham. Две оставшиеся трети появились благодаря пресс-релизам издательств и путешествиям. Из Росарио, Буэнос-Айреса и Чикаго я отправил десятки коробок: не могу представить библиотеку без мысли о кочевничестве. Мой собственный городской опыт формируется из переплетения прогулок и книжных, вследствие чего у большей части моих привычных маршрутов узловыми точками выступают определенные магазины. Из улицы, книжного, площади и кафе складываются пути современности как сферы двух важнейших действий: беседы и чтения. В то время как литературное сочинительство, которое еще несколько десятилетий назад можно было наблюдать за столиками кафе, постепенно замыкалось в частном пространстве или в лучшем случае в библиотеке, разговор и чтение, запланированные или случайные встречи, газета, роман или журнал оставались важными элементами и вокруг них выстраивалась общественная сторона городского существования. Потому что блоги и социальные сети позволяют тебе обмениваться данными и мыслями в Космополисе, но тело-то твое по-прежнему находится в том или ином конкретном месте.

С точки зрения Боланьо, книжные Буэнос-Айреса живут: книги теряются «на краю последних полок или заваленных столов букинистических лавок» или «слоняются по буэнос-айресским книжным», читаем мы в «Путешествии Альваро Русло», одном из рассказов сборника «Нестерпимый гаучо». То есть не только читатели движутся по книжным магазинам различных городов, но и сами книги подвижны, они блуждают, убегают, прокладывают маршруты. Этой мыслью вдохновлялся барселонский театральный режиссер Марк Каэльяс, когда предложил адаптировать «Прогулку» Роберта Вальзера к маршруту, пролегающему по аргентинской столице. Внезапно страницы воплотились в актере, в прохожем, который, как и в романе, блуждает по различным символичным пространствам современного города. Одним из них, разумеется, является книжный магазин:

Поскольку внимание мое приятным образом привлек большой и известный своим отменным выбором книжный магазин, я поддался искушению и не замедлил нанести краткий и беглый визит, прикинувшись человеком с хорошими манерами, причем отдавал себе отчет в том, что способен лишь скорее на роль инспектора и ревизора, собирателя справок или утонченного библиофила, а вовсе не обожаемого долгожданного богатого покупателя и хорошего клиента. Вежливым, предельно осторожным голосом и, понятное дело, в самых изысканных выражениях я осведомился о последних и лучших новинках изящной словесности.

– Не позволите ли, – застенчиво спросил я, – взглянуть на самое-пресамое из заслуживающего внимания в области наисерьезного чтения и потому, разумеется, наиболее читаемое, и сразу почитаемое, и вмиг раскупаемое? Буду