Эскари, Фернандой Лагуной, Эсекьелем Алемианом, Пабло Катчаджианом, Серхио Биццио и другими друзьями». Магазин издательства Mansalva с диваном и столиком, куда посетители ставят бокалы с вином, является, возможно, единственным книжным в мире, где можно купить бо́льшую часть вещей Айры, в том числе и в переводах, хотя, разумеется, всегда найдется десяток-другой книг, которые не сможет раздобыть даже Гарамона. Это одно из тех новых мест, где укоренились привычки другой эпохи. Как и в Ballena Blanca, книжном Алехандро Падрона в венесуэльской Мериде, в котором ежедневно собираются университетские профессора вроде Диомедеса Кордеро и писатели, такие как Эднодио Кинтеро, чтобы поговорить о крупных поэтах страны, о японской литературе или об испанской и аргентинской литратурной полемике, в то время как они готовят очередное издание знаменитого Литературного биеннале имени Мариано Пикона Саласа, послужившего источником вдохновения для приключений Айры и для целой армии клонов Карлоса Фуэнтеса в «Литературном съезде». Потому что литература – это полемика, и будущее, и тексты, в которых можно фантазировать.

«В послеобеденный час Лавка наша напоминала клуб, куда приходили ученые, литераторы, художники повидаться, поговорить, отвести душу от прозы нашего тогдашнего быта»[95], – писал Михаил Осоргин о легендарном московском кооперативе «Книжная лавка писателей». Хотя разговоры о литературе в издательствах и книжных так же стары, как и западная культура, именно с XVII–XVIII веков складывается понятие кружка. Неудивительно поэтому, что книжный и кафе постепенно начинают сливаться в единую сущность, как это описано в «Природе книги» Эдриана Джонса. Служащие были членами семьи, а границы между частным пространством и общественным делом оставались размытыми; в результате стулья, кресла и диваны, сидя на которых можно было насладиться чтением за бокалом вина, попадали туда из дома хозяина книжного. С тех пор многие книготорговцы становятся ключевыми фигурами салонов и кружков, где проходят культурные встречи и ведется купля-продажа: «Самым характерным образцом amphibious mortal[96] явно был Джейкоб Джонсон», которого аристократы воспринимали как «книготорговца, а книготорговцы – как аристократа». Сближению частной и общественной жизни сопутствует сближение книжного, книжной лавки с библиотекой. Сэмюэл Пипс в своих дневниках рассказывает о книжных, в которых «ставили стулья, чтобы посетители могли читать столько времени, сколько пожелают». И именно книготорговцы в XVIII веке дали толчок развитию библиотек, где книги выдавались на время – они были намного более демократичными, чем литературные общества, и представляли собой единственную возможность для подмастерьев ремесленников, студентов или женщин получить доступ к чтению, не выкладывая за книги круглых сумм. Можно было бы сказать, что, несмотря на ограниченность пространства, четко очерченных границ у книжного магазина никогда не было.

Во время поездок многие книжные магазины становились для меня прибежищами, очагами домашнего уюта. Я помню, как ежедневно ходил в подвал Leonardo da Vinci во время пребывания в Рио-де-Жанейро; и в Seminary Coop, когда жил в Чикаго; и на Книжный базар в Стамбуле – с целью заполучить книгу о турецких путешественниках; и в книжный Ross в Росарио, всякий раз как оказывался в этом городе у безбрежной реки. При этом полное собрание сочинений Эдгардо Козаринского я обнаружил в соседнем магазине El Ateneo, а в кафе при нем читал «Ринконете и Кортадильо» и «Лиценциата Видриеру»[97]. Приезжая в Мадрид, я посещаю La Central при Центре искусств королевы Софии и книжный магазин в Кальяо, стараюсь выпить кофе в Tipos Infames, баре и галерее искусства, откликающейся на последние тенденции развития международных книжных. Я захожу поздороваться с Лолой Ларумбе, очаровательной управляющей книжного Rafael Alberti, спроектированного поэтом и писателем в 1975 году (в подвале, судя по всему, постоянно протекают трубы). Заглядываю и в La Buena Vida к Давиду Гарсии Мартину, разделяющему мою любовь к документалистике, и в Antonio Machado в подвале Общества изящных искусств. Подборка книг, выпускаемых небольшими испанскими издательствами, здесь всегда восхитительна, а на выкладке у кассы я в течение многих лет находил интереснейшие книги о книжных магазинах, которые использовал для написания этой работы. Пару раз в год я езжу в Неаполь и обязательно захожу в Feltrinelli на Центральном вокзале и в Libreria Colonnese на улице Сан-Пьетро-а-Майелла, окруженный церквями, мастерскими, где изготавливают рождественские вертепы, остатками стен и алтарями, посвященными святому Диего Марадоне.

Книжный магазин, без сомнения, становится намного более гостеприимным, когда либо в результате частых посещений, либо случайно завязываешь дружбу с одним из его продавцов. Когда я жил в Буэнос-Айресе и Росарио и мне каждые три месяца приходилось выезжать из страны, я отправлялся собирать по крупицам впечатления от Уругвая по морю, реке и суше. Все мои маршруты заканчивались в книжном La Lupa, где в каждый мой визит Густаво Гуарино, один из владельцев, рассказывал мне об уругвайской литературе; ведь только оказавшись на месте событий, ты получаешь доступ ко всему тому, что не хочет демонстрировать себя в интернете. Одним из удовольствий, ожидавших меня в Пальма-де-Майорке, было посещение La Biblioteca de Babel, где я терялся в отделе художественной и non-fiction литературы; Los Oficios Terrestres, где я всякий раз восхищался сосуществованием парикмахерской, поэзии и политической эссеистики; и Literanta, за прилавком которого стоит критик и бунтарь от культуры Марина П. Де Кабо. Когда мы познакомились, она многое рассказала мне о творчестве Кристобаля Серры. На протяжении многих лет я каждую пятницу вечером заходил в La Central del Raval в Барселоне, зная, что Сесар Солис посоветует мне там новинки латиноамериканских издательств или раздобудет последнюю опубликованную книгу Зебальда или о Зебальде на одном из основных европейских языков. С тех пор как в Мадрид переехал Дамиа Гальярдо, я могу приходить к нему в книжный Laie при Центре современного искусства, чтобы искать решения своих читательских проблем. Потому что во всяком хорошем продавце книг есть что-то от врача, фармацевта или психолога. Или бармена. Франсиско, Алехандро, Густаво, Марина, Сесар и Дамиа составляют часть моего собственного мира книготорговцев, беспокойного мира привычек, которые легко вспоминаешь, стоит тебе оказаться в далеких городах.

Решающий момент жизни Аустерлица, героя романа В. Г. Зебальда, наступает в букинистическом магазине близ Британского музея, принадлежащем красивой женщине, имя которой символизирует домашний покой: Пенелопа Писфул[98]. Пока она решает кроссворд, а он рассеянно листает гравюры с архитектурными памятниками, две женщины рассказывают по радио «о том, как они, девочками, были отправлены летом 1939 года специальным транспортом в Англию»[99]. Некий транс охватывает Аустерлица: «Я, забыв о лежащих передо мною гравюрах, застыл как изваяние, боясь пропустить хотя