– Это она тебе так про Алексеева рассказала? Я с ней хочу подружиться! Алексеев вообще очень геометричен и герметичен, и его живопись сильно не совпадает с его текстами. Питер там очень глубоко, но Алексеев именно питерский художник, культурный и корректный.

– Я от тебя уезжаю, чтобы к тебе вернуться – вообще и со всякой всячиной.

– А тебя тут жду, чтобы тебе было к кому возвращаться.

– Я тебя тоже очень жду и связан с тобой воздушно, электрически, мемориально (это я память имею в виду), личностно и так далее.

– Наверное, в Китае выключили свет в очередной раз и надолго, поэтому сложно чего-то дожидаться, сидя у пустого экрана. И не лучше ли пойти туда, где лёд и вода перемешались в синей произвольности и почти отсутствии.

– Как же в отсутствии, когда вот они шуршат. Это ты можешь при них отсутствовать, думая о чем-то другом, но стоит ли так обижать их отсутствием? Неужели ты зависишь от какого-то отключения китайского света?

– Змеи потихоньку просыпаются, но сонные и вялые, как прошлогодний дырявый сучок. Скоро отогреются и поползут обустраивать и обкусывать территорию.

– А как морская змея спит? В нору в коралле залезет – утонет, она же не рыба. У поверхности сонной плавать – съедят. Вот кому плохо-то.

– Фотографии – это черновики памяти. Вряд ли они помогут, если ничего нет. Пока ещё есть твоё присутствие, которое возможно без опоры на какие-то посторонние предметы. Пока без испуга, просто немного неуютно, но это пройдёт. Меня спасают эти диалоги, потому что за ними – опасение, что всё может закончиться. Не хочу становиться правильной и хорошей, и только ждать. Я разучилась спать, потому что мои часы опять спешат, убегая за один час вперёд на десять минут. Или это они таким образом торопят время, чтобы ты быстрее приехал?

– Но если двадцать лет как минута, до меня и в одном и том же городе может быть очень долго. Что происходит при пересылке солнца туда-сюда? Прибавляется ли (как снежный ком), стирается ли (как железный сапог)?

И что делать нашей боли без нас,

раковину жизнь оставив, куда идти,

кто нарисует город на городской стене,

выключит газ, скажет прости, повернется во сне.

Чуть попозже слова был потоп.

Всегда уходишь от того, что за спиной.

Так перемалывает ветер искры костра,

ждёт до утра, в свой выходной покидая лоб.

– А ты не знал раньше, с кем связываешься? И было бы тебе лучше, если бы всё было предсказуемо? Можно не отвечать. И так знаю, что нет. Не могу тебе пообещать, что совсем никогда не буду на тебя обижаться, но ведь ты и не просишь от меня такого обещания.

– А книг с изображением «змея отдельно» или «мышь отдельно» у них нет?

– Они как-то вообще змей и мышей не рисуют. Мышь просила ещё в первый приезд китайскую книжку с мышками – еле нашел. Искусство интересное, но очень уж замкнутое в традиции. Читал у одного японца, что в Японии стали ценить красоту осеннего леса, только прочитав Толстого-Тургенева и прочих – хотя и до этого в Японии лиственные леса имелись. Может быть, ты откроешь глаза китайцам на красоту змей и мышей?

– Ледоход проходит мимо города. Поэтому хорошо представить себе листопад и бродить по щиколотку в острых рассыпающихся ледяных иголочках. Так шуршит полярная змея, проползая внутри тонкого расколотого льда. Прохладно и мокро, хлюпает в ботинках. В воду сползают осторожные городские моржи. Не отвечая на любопытные вопросы, сосредоточенно уплывают за горизонт. Вернутся ли? Прозрачные кристаллы молчат, уводят к самой воде – обрывистой или песчаной. Чем ещё заменить осторожность уговаривающих губ. Держать льдинку с двух сторон, не прячась – соединение? отстранение? – такой сомнительный уговор. Когда растает – сама упадет, приближая прикосновение или определяя расстояние. Так тихонечко причастие превращается в глагол совершенного вида. Края сходятся, принимая в себя. Чтобы привычка не помешала, не подходи ближе, останься. Это входит в твоё понятие «предаваться»?

– Предотъездное состояние – модель смерти. Знаешь, что есть дела, которые уже нет смысла начинать. Хватаюсь то за статью об описании нелинейного демпфирования, то за стихи Эшбери и Каммингса в библиотеке. Каждая минута кажется потерянной, потому что, когда делаешь что-то одно, всё остальное, разумеется, стоит. Даже тошнит уже от чтения немного. Небольшие умственные усилия приводят в полуистерическое состояние. Не лучше ли в последние дни посмотреть по-человечески Дикинсон. Всё равно больше ничего не успею. Заняться приведением программы динамического моделирования в порядок? поздно уже. Хорошо, что человек не знает дату своей смерти – а то бы всё бросил.

– Давай я тебя пожалею? Приду вечером к тебе и пожалею, по голове поглажу и подую в нос? Можно? Я тихо-тихо, даже ваша охрана не увидит, как маленькое российское привидение, они и не поймут ничего.

– Но ты же не привидение – и черт их знает, какая тут охрана от привидений.

– Значит, не хочешь? И откуда ты знаешь, на что я могу оказаться способна? Даже я о тебе не всё знаю и не всё подозреваю. А от привидений не бывает никакой охраны, они ведь не вне, а внутри. От себя не спрячешься. Это только Хома спасался каким-то там магическим кругом, да и то не от привидения, а от ведьмы. Ну, впрочем, если ты уж так сильно боишься моего прихода, можешь вокруг своей обширной кровати посыпать магическим порошком из крыльев летучей мыши (или хотя бы куриц из китайского ботанического сада, да здесь бы и те неизвестные грибочки пригодились), лягушку в зоопарке возьмёшь, всё это высушишь, истолчёшь, добавишь крови девственницы (можно китайской) и зуб ядовитой змеи (попроси в их ресторане), и не забудь обязательно всё это полить соком арбуза, который сорван в полнолуние на горе Хух-Хото. Тогда я уж точно не приду, а если и приду, то плюну и уйду обратно.

– Приходит девочка и скромно говорит – у меня тема: борьба с умом. Мы на неё молча и недоумённо – может быть, горе от ума? Нет, упорствует, – борьба с умом. Девочки мои – с надеждой на меня. Я осторожно – а зачем с умом бороться? Есть он – хорошо, а нет, так и бороться не с чем? Девочка, теряя терпение: борьба такая – сумо!

– Змеи не ищут встреч с людьми, а кусают только от страха.