Глаза у журналистки загорелись.

– Что ж ты раньше-то мне… Это же такой материал! – Она присела на мою лежанку. – Слушай, Марчин, расскажи мне, как там было, только правду. Ты сможешь рассказать мне всю правду?

– Смогу, – мужественно согласился я. И повторил Дороте Ковалек то, что уже рассказывал ребятам из Особого отдела.

Журналистка была потрясена до глубины души.

– А дальше, дальше что было? – задыхаясь от восторженного ужаса, простонала она.

– А дальше прибежали охотники с ружьями, но опять же без ужина… Да, а перед этим Блажейский позвонил в часть по мобильнику пана хорунжего, по вот этому самому. А потом Серого Волка и его сообщницу посадили в «хаммер» и повезли в польский военный городок. Тут нас с ней разделили и начали морить голодом, ссылаясь на то, что гуляш уже холодный и вроде бы весь уже кончился. А потом пришел Ольшевский и начал запугивать меня… Послушай, вот тебе первое задание: свяжись с Йованкой…

– Я?! – ахнула Супердвадцатка. – С этой полоумной? Ты шутишь?…

Я дал ей время выпустить пар из ноздрей.

– Знаю, что вы друг друга недолюбливаете. Естественно, – сказал я. – Две красивые женщины в одной маленькой Боснии – перебор. Но ты ведь профессионал, ты сможешь переступить…

– Через ее труп? – вскинула ресницы Дорота. – С удовольствием!.. А если серьезно, она мне – по барабану. Нет, реально… Только зачем тебе нужно было напускать ее на дежурного по гостинице?…

– Какого еще дежурного? – удивился я.

– Блажейский сказал мне, что твоя кобыла возьмет на себя солдата на входе. Чтобы я прошла к тебе никем не замеченной, чтобы не лезла через окно… Ферштейн? Уж не знаю, каким образом она это сделала, но никакого дежурного действительно не было…

– Никакая она не моя и вовсе не кобыла, – задумчиво заметил я. – Холера, должно быть, Блажейский не так понял меня. Есть такая игра – «испорченный телефон»…

В голове у меня странно все перепуталось. Я мучительно вспоминал подробности последнего разговора с Блажейским. Попутно в мозгу возникали видения одно ужаснее другого. Я видел полуобнаженную Йованку на ложе греха. Указательным пальчиком она манила стоявшего в дверях караульного…

– Да, вот еще, ты должна съездить в Маглай, – сказал я, машинально думая совершенно о другом. – Нужно переговорить с одним человеком: у него должна быть информация для меня. Сможешь?

– Я журналистка, – гордо взметнула ресницы Дорота Ковалек. – Заметано, шеф. Но ты должен мне дать слово, что когда заваруха закончится, мы с тобой сядем и ты мне во всех подробностях…

– Слово офицера. А ты мне…

Кажется, мы уже начали понимать друг друга с полуслова.

– А я тебе дам свой материал на вычитку. Клянусь! Только, умоляю, много не вычеркивай, я не люблю этого.

Я тяжело вздохнул:

– Вот и Йованка не любит, когда посторонний сует нос в ее прошлое. Придется тебе и с ней договариваться…

Дорота загадочно усмехнулась:

– И выходит, что будет нас опять же трое. Треугольник? Старый как мир сюжет, Йезус-Мария. Ну что ж, я лично не против, я девушка современная, меня не пугает такая конфигурация…

Так я, честно говоря, и не понял, что имела в виду Дорота Ковалек, продвинутая краковская журналистка…

Было около девяти вечера, когда меня разбудил осторожный скрежет замка. Кто-то запирал мою дверь на ключ. Сон, полный сказочно красивых женщин, волосы которых плавно меняли цвет с черного на золотой, развеялся. Странное дело, куда-то исчез и часовой за окном. Не успел я задуматься над этим обстоятельством, как зазвонил спрятанный под подушку мобильник.

– Это Блажейский, – сообщил знакомый голос. – Я раздобыл сотовый, теперь мы сможем спокойно поговорить, пан капитан. Запишите номер.

Бумаги под рукой не оказалось, пришлось писать пальцем на непротертом зеркале.

– Что нового, Дарек?

– Да, по правде сказать, ничего. Об инциденте на Ежиновой молчат. У нас даже не объявили повышенную готовность. У шведов и норвежцев тихо, как в санчасти после обеда. Видимо, начальство не заинтересовано в огласке.

– Тебя допрашивали?

– Ну, это трудно назвать допросом. Вызывал Ольшевский, посоветовал держать язык за зубами. А старый куда-то уехал, кажется в Сараево на конференцию. Похоже, с ним еще не связывались. А то бы он уже давно примчался сюда наводить порядок. Он у нас такой, для него ЧП как местный перец в задницу… Но своих он в обиду не даст, это факт.

– Позвони мне, если он вдруг объявится.

– Есть. Позвоню обязательно. А на Ольшевского и его запреты я срать хотел: на Ежиновой погибли мои земляки. И что? И все кончится траурным Шопеном и залпом холостыми на плацу?…

– Поживем – увидим, – сказал я. – И спасибо тебе за все… Не знаешь, что с Йованкой?

Он ответил не сразу.

– Я могу дать ей свой телефон. Поговорите с ней сами, пан капитан.

Честно говоря, его ответ мне не очень понравился.

– А если мне нужно будет выйти, сможешь помочь?

– Из лагеря? – Блажейский снова задумался. – Надолго?

– Еще сам не знаю… Слушай, Дарек, я уже давно не слышу охранника в коридоре. А недавно заперли мою дверь. Попробуй узнать, что происходит.

– Ладно. То есть так точно, пан капитан. Я перезвоню.

На ужин кроме холодного гуляша были хлеб и масло, а к ним – нож. До десяти с его помощью мне удалось вынуть стекло из окна и укрепить его на живульку хлебным мякишем. Дорота пришла в десять минут одиннадцатого. Я погасил свет.

– Забирайся! – прошептал я, ставя стекло у стены.

Света из контейнера напротив было вполне достаточно, я даже разглядел, что на ногах у Дороты вовсе не колготки, а чулки. В окно она влезла без проблем: синее платье в горошек слишком коротким не было. Ну а далее она с непосредственностью близкой родственницы уселась на мою разобранную постель, больше того – откинулась на подушку со стоном облегчения.

Я задернул штору и потянулся к выключателю.

– Не надо, не включай! – остановила меня шепотом Дорота Ковалек.

– Ты съездила? – таким же конспиративным шепотом вопросил я.

В темноте сверкнул ее зубы.

– Я девушка обязательная… А еще я обожаю быструю езду и всякие рискованные ситуации…

– Как на Ежиновой Гурке?

– У-у, класс! Я просто кипятком писаю, когда слышу выстрелы!.. Забавное дельце ты, Марчин, раскручиваешь. Интересно, чем это у нас с тобой кончится?

– В каком смысле?

– А в том, что совместные переживания, как правило, кончаются постелью…

– Почему? – Более идиотского вопроса задать было просто невозможно.