На кухне Дорота выворачивала себя наизнанку.

– Похоже, это не она, – задумчиво заметила чуть побледневшая Йованка.

– Что «не она»? – вздрогнул я. – Да ты что, ты соображаешь…

– Вот поэтому я и говорю, что не она. Актриса из нее никакая…

Я смотрел на совершенно спокойное лицо стоявшей рядом со мной женщины и не верил ушам своим.

– Ты и вправду подумала, что Дорота смогла бы?… Но зачем, зачем?

Йованка не ответила.

На стене большими кровавыми буквами было написано что-то по-сербски.

– «За нерожденных!» – перевела Йованка и добавила: – Вот в такой позе лежат в гинекологическом кресле, кому делают аборт…

С тяжелым сердцем подошел я к телу несчастного старика. Я осмотрел его, пытаясь видеть и не видеть одновременно. А потом закрыл ему глаза. Мне не раз приходилось делать это в Боснии.

– Он был уже мертв, когда они сделали это, – пробормотал я. – Посмотри на его лицо: он не успел испугаться.

– Мы виноваты, – хрипло прошептала Йованка. Она подошла к столу и, схватив графин, начала пить прямо из горлышка. Из кухни донесся шум льющейся воды.

– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.

– Ты уверен?

Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер». Что касается улик, то их было две, причем одна из разряда виртуальных. Все говорило о том, что я был единственным человеком, побывавшем в спальне старика после его смерти. В прихожую я вернулся с уликой № 2 в руке.

– У него ничего не взяли, – сообщил я Йованке. Она невесело усмехнулась:

– А ты думал, это ограбление?… Там, у камина, – отпечаток ботинка. Армейского, как у нас с тобой. А одежду доктора я нашла в ванной. На халате дырка примерно там, где сердце. Он его ударили ножом еще в дверях. Потом они раздели его… и все такое прочее.

– Он или они, – поправил я.

– Или она, – сказала нахмурившаяся Йованка.

– Браво, Ватсон. – Я вручил ей сложенный вдвое листок бумаги. – Посмотри, пожалуйста, тут по-сербски, да еще от руки и с сокращениями. Для меня как китайская грамота.

Йованка, расправившая бумагу на столе, углубилась в ее изучение. Я пошел на кухню. Дорота, свесив голову, сидела на табуретке. Лицо и платье у нее были мокрыми. Я встал на колени рядом с ней.

– Ну как ты? – (Дорота ткнулась лбом в мое плечо.) – Ничего, это пройдет… Сейчас мы выйдем на свежий воздух, и все, все пройдет. Прости, что впутал тебя в этот ужас. Я сам не ожидал… Ну тихо, тихо!..

Я гладил руки молодой красивой девушки и думал о том, что слезы как-то не очень к лицу Дороте Ковалек, журналистке. Я пытался представить себе заплаканное, распухшее лицо другой находившейся в доме женщины. Думать о подобных вещах мог только псих в стадии обострения, каковым я и стал с тех пор, как в мою жизнь вторглась пани Йованка Бигосяк.

Черноволосая ведьма была легка на помине.

– Журавлик и цапелька, – полным яда голосом окликнула она из прихожей, – а вам не кажется, что пора улетать отсюда, пока не поздно?

Йованка нарисовала уверенный кружок на карте:

– Здесь. Интересно, правда?

Я поднял глаза и встретился с ее пристальным взглядом.

– Мы уже почти доехали туда. Если б Недич не задержал нас на перевале…

– Я не о том. – Йованка наморщила лоб. – Дубровка, село по другую сторону Главы… Тебе это ни о чем не говорит?

– Ты думаешь, Булатович имел в виду Дубровку? Дубровок на Балканах много.

– Но не в каждой есть кладбище. А если мы найдем могилу Аны Б.

– Ана Б. – Я с сомнением покачал головой. – Довольно распространенное имя в Югославии – Ана.

– Мы знаем дату смерти, – не сдавалась Йованка. – Ромек говорил, что нас нашли двадцать четвертого марта.

– Хорошо, – сказал я. – Едем.

– А посты по дороге? – подала голос Дорота. – Нас не задержат?

– Нас?… – Йованка даже не удостоила ее взгляда. – Может, обойдемся без посторонних, Марчин?

– Хотите пройтись туда пешком? – Подкрасившая губы Дорота сунула в «бардачок» тюбик с помадой. – Слушайте, куда вы без меня денетесь? – Она повернула ключ зажигания. – Это ваше дельце невыносимо смердит. Другая бы на моем месте уже давно дала от вас деру…

– Ну и дала бы!

– Я-то? Да ни за что! Никогда в жизни не была ночью на кладбище. – Дорота зябко передернула плечами. – Йезус-Мария, кресты, покойники, вурдалаки!.. С ума сойти можно! Ка-айф!..

Начало было удачным: мы добрались до Дубровки, никого по дороге не встретив, и уже после второго круга по проселочной дороге, огибавшей мертвые руины сожженной деревушки, увидели поворот на местное кладбище, скрытое за буйно разросшимися кустами. Мы остановились у кладбищенских ворот, от которых осталась одна криво повисшая ржавая половина, издырявленная пулями. Я попросил Дороту открыть багажник и достал из мешка Блажейского большой армейский фонарь и саперную лопатку. Йованка подозрительно посмотрела на меня:

– А это тебе зачем?

– Нужно, – сказал я. – Если найдем могилу, можете уезжать. Я без вас справлюсь…

– Ты будешь раскапывать могилу? – Ресницы Дороты Ковалек изумленно взлетели.

– Хотелось бы избежать этого удовольствия…

– Ну так избеги! – сказала Йованка. – Это же кощунство…

Я тяжело вздохнул:

– Все верно, милые мои. Но если уж ведется следствие, без этого не обойтись.

– Без чего, Йезус-Мария?

– Без осмотра трупа.

Фонарь с красным фильтром я включил только на кладбище. Луч света заметался по ближним крестам. Даты на табличках были невозможно старые, времен чуть ли не Йосипа Броз Тито.

– Это не здесь, – покачала головой Йованка.

Она взяла у меня из рук фонарь и медленно зашагала по заросшей травой аллейке. К счастью, искать пришлось недолго. Могила Аны Брканич оказалась в конце короткой аллейки, у самого забора. На уже поржавевшей жестяной табличке, прибитой к деревянному кресту, была нужная нам дата: 25 марта 1995 года – и слова: «Жила на свете 21 год».

– Ее могила, – прошептала Йованка.

Я протянул ей фонарь, но она не увидела его. Йованка стояла, вперившись невидящими глазами в поросший травой бугорок. Я пристроил фонарь на соседнем памятнике с похожим на курицу ангелом и начал копать. Наверное, в таком же темпе зарывался в землю боец Красной Армии, которому комиссар сказал, что немецкие танки рядом, а родная артиллерия запаздывает. До гроба я докопался сравнительно быстро и без проблем, если не считать угрызений совести, достигших апогея, когда моя лопатка продырявила нечто фанерное, служившее крышкой скорбного вместилища.