– То есть как «почему»? – удивилась Дорота. – Потому, что ты мне нравишься, суслик. Надеюсь, и я тебе тоже. Вот только пить тебе нужно поменьше, терпеть не могу, когда мужчина спивается у меня на глазах…

На какое-то время я лишился дара речи. Тишину нарушила моя гостья:

– Слушай, а зачем ты влез в это дело?

– Моя работа, ты же знаешь…

– А как она будет расплачиваться? Деньгами?…

– Тебя интересует как журналистку? – Я мог бы и обидеться, но не обиделся, более того, зачем-то спросил Дороту: – А как же еще?

Она подсунула ладони под голову и заморгала, глядя в крашенный известкой потолок.

– Я говорила с Блажейским… ну относительно того солдатика в коридоре. – Послышался ее вздох. – Знаешь, конечно, не мое дело, но хотелось бы все-таки знать…

– Она мой клиент, – сухо перебил я. – У нас чисто деловые отношения. Я должен выполнить работу, за которую она обязалась заплатить мне. Это все.

Дорота вскинулась с моей лежанки:

– Все, что вас связывает?!. Только не вешай мне на уши свои армейские макароны! Как-то не очень похожа она на миллионершу, а ты на американского частного детектива!

– Я не спал с ней, если тебя это интересует.

Она рассмеялась:

– Интересует, но не очень. По теперешним временам, трахнуться с кем-то – как поздороваться. – Она еще разок вдохнула, но уже поглубже. – Куда важнее то, что будет после этой пиротехники… Я вот лично хочу ребенка. Семью и ребенка.

«Господи, о чем это мы?» – с легкой тревогой подумал я.

– Знаешь, мне скоро стукнет сорок, я не такой современный, как ты… Мне предложили работу, интересную работу. По-твоему, поработать на кого-то – это как…

– Я тоже люблю свою работу, – перебила Дорота, – но мне за нее платят.

– Я рад за тебя.

– Слушай, а о чем это мы? – спросила журналистка после затянувшейся паузы. – Я ведь съездила в Маглай и нашла твоего доктора Булатовича. Я сказала, как ты просил, но он мне, кажется, не очень поверил. Он знает, где та, вторая, раненая, но скажет об этом только тебе лично…

Они ждали нас у помойки, в двух шагах от колючей ограды. Я сначала наткнулся на Блажейского и лишь после увидел его.

– А эта что тут делает? – прошипела сидевшая на корточках Йованка.

– Потом объясню… Куда идти?

Большим пальцем правой руки Блажейский показал за себя:

– Прямо и через рощицу.

– Тут же прожектор и часовой на вышке.

– Все в порядке, это наш человек. Не все же у нас такие сволочи, как Ольшевский.

– Ты достал?

Дарек неохотно кивнул:

– Только, может, не стоит так рисковать, пан капитан?

– Где он?

– Там, в багажнике…

– Что – в багажнике? – проявив поразительную синхронность, вопросили сразу обе моих дамы.

– Ну ладно, мне пора. – Блажейский взял за руку Дороту, и они пошли, пригнувшись, к жилому блоку; что характерно, журналистка все время оглядывалась на меня, из-за чего споткнулась и чуть не упала.

Я взял из рук Йованки короткую толстую палку и, подсунув ее под нижний ряд проволоки, приподнял его. Побег из воинской части вступил в решающую фазу. Впрочем, вышло гораздо проще, чем мне представлялось. Правда, ползти пришлось довольно-таки долго до самой рощицы. Там мы встали на ноги и пошли напролом через столь любимые моей спутницей дикие заросли. Уже на подходе к дороге под ее ногой громко хрястнула ветка.

– Холера! – выругался я.

– Сам холера! – Йованка села на обочине. – Ну и что дальше, пан начальник?

– Будем ждать Дороту. Она отвезет нас в Маглай. Мне позарез нужно увидеть доктора…

– А на твоем лимузине доехать туда нельзя?

– Кто же пропустит через КПП машину арестанта?

– Ага! – думая о чем-то своем, кивнула Йованка. – И по этой причине тебе пришлось пасть в ножки пани редакторше?

– А есть какие-то другие варианты?

– В таком случае запиши себе в графу непредвиденных расходов чистку брюк. Ты испачкал колени, когда стоял перед долговязой цаплей…

Я сдержался, но с каким трудом это мне далось.

– Брюки я испачкал сейчас, когда полз. На коленях я стоял перед ней в трусах…

Одному лысому черту ведомо, куда завел бы нас милый разговорчик. На диво тихая ночка шелестела листиками придорожной ольхи. В рощице чуть слышно цвинькала страдающая творческой бессонницей пташка. На руке моей громко тикали командирские часы с облетающим планету спутником.

– Мы, кажется, квиты, – с мстительным удовольствием сказал я.

– Квиты? Почему же?

– Ну, ты же взяла на себя охранника в гостинице…

Короче, красная «астра» Дороты Ковалек подъехала удивительно вовремя. Я сел рядом с Доротой, Йованка сзади и так далеко от меня, словно она сидела не в машине, а на последнем ряду в ночном кинотеатре. Ни единого слова от нее не услышал я на протяжении всей дороги.

У дома доктора Булатовича Дорота выключила движок и приоткрыла свою дверцу.

– Лучше бы вам остаться, – без всякой надежды на успех предложил я. И слова мои, конечно же, не возымели действия. Более того, из машины вылезли обе мои спутницы.

Я звонил долго, на крыльце было слышно, как дребезжит колокольчик в прихожей. Еще больше насторожила меня входная дверь: она оказалась незапертой. Когда она неожиданно легко подалась под рукой, я сказал вполголоса:

– А вот теперь бегом в машину. И если что, как можно быстрее в часть.

В прихожей было тихо, темно и… страшно. Страх, который живет в нас с детства, страх, от которого у тебя останавливается вдруг сердце и мурашки бегут по телу. Страх близкой, совсем близкой смерти. И не твоей, чужой.

Я стоял на пороге в сумеречном оцепенении. Глаза постепенно привыкали к темноте, и то, что мало-помалу становилось видным, попросту не укладывалось в сознании. «Этого не может быть!» – разубеждал я себя.

А потом вошедшая в прихожую Йованка забухала по паркету своими тяжеленными бахилами, щелкнул выключатель… Уж лучше бы она не делала этого! На докторе Булатовиче не было ничего, кроме надетой задом наперед белой рубахи. Он лежал на ковре в луже крови, и широко раздвинутые и задранные вверх голые ноги были привязаны к двум кухонным табуреткам.

Рядом со мной в рвотном позыве скрючилась Дорота. Закрыв рот ладонью, она метнулась в открытую ванную, сдавленно вскрикнула и, выбежав оттуда, нагнулась в кухне над раковиной. Стоило бы и мне последовать ее примеру. Рубаха, по грудь пропитанная кровью, была слишком коротка, чтобы закрыть чудовищный разрез на животе, из которого через всю прихожую тянулись сизо-лиловые шнуры кишок. Никогда не думал, что человеческие кишки такие длинные.