— Ты что, найденная? Расскажи… Нет, я не была найденышем, а впрочем… кто его знает?

— Тебя что, дома порют?

Нет, меня не пороли… <…>

— А почему ты именно Тусю выбрала?

Я знала, почему именно я выбрала Тусю: я всегда хотела иметь сестер и братьев для того, чтобы они оттянули от меня внимание. Мне казалось: больше свободы, больше одиночества, меньше гнездышка, меньше крылышка, где пусть они будут сидеть, не я.

— Значит, ты хочешь кочевать по чужим родителям?

Я даже облизнулась от удовольствия при этой мысли.

— Ну подожди, попадет тебе от Марьсеменны.

На следующий день мою мать вызвала к себе М. С. Михельсон, до которой дошло мое странное поведение. Она решила выяснить, истязают ли меня дома.

Мать вернулась перед обедом заплаканная. Я поняла, что такое «позор», «опозориться», «опозорить собственную мать», «покрыть позором семью». Это был тяжелый день моей жизни, и я даже мечтала умереть. Я умоляла позволить мне хотя бы три дня посидеть дома, пока там все забудется, но на следующее утро меня выпроводили из дому.

Долго еще приходили из старших классов смотреть на меня. Некоторым отчасти понравился мой план, они его обсуждали.

Обсуждали и меня. Кое-кто отвернулся от меня, приготовишки боялись меня. А когда «позор» прошел и осталась только память о моей дерзости, я стала чувствовать легкий ореол вокруг себя, и хотя это было приятное чувство, но мне все-таки продолжало быть стыдно до самого лета» [161].

Гимназия Марии Семеновны Михельсон, располагавшаяся в двух смежных квартирах в этом доме, в середине 1900-х годов считалась «спартанской». Именно здесь начала свое обучение будущая поэтесса и «муза Серебряного века» Нина Берберова. Ее мать, потомственная дворянка, выбрала заведение Михельсон за отсутствие снобизма. Здесь не стремились к привилегированности, не кичились «звездными» преподавателями, а к ученицам относились одинаково, никого не выделяя.

Гимназия была молодой, и к моменту «позорного эпизода» девятилетней Нины существовала всего три года. Ее основала в 1907 году потомственная дворянка Мария Семеновна Михельсон, которая поселилась здесь же. К обучению молодая директриса привлекла своих родственников.

Арифметику преподавал старый подслеповатый отец Марии, Семен Александрович. Сестра ее, Вера, обучала девочек французскому, а другая сестра, Надя, — немецкому. Жена одного из братьев работала учителем пения, а другой брат был профессором Технологического института и инспектировал заведение сестры.

Через пару лет Михельсоны постепенно вытеснились другими отличными преподавателями. Будущий комиссар отдела высших учебных заведений и научных учреждений Наркомпроса РСФСР, а в 1911 году двадцатичетырехлетний выпускник историко-филологического факультета, Иван Егоров вспоминал, как пришел в этот дом на собеседование на должность учителя русского языка: «На переговорах сначала меня принимала представительная, высокого роста, но несколько суетливая Мария Семеновна, начальница и владелица гимназии. Затем со мной беседовал ее брат, Николай Семенович, занимавший должность инспектора гимназии» [162].

Татьяна Адамович

Любимицей Нины Берберовой, еще в подготовительном классе решившей стать поэтессой, была танцовщица Татьяна Викторовна Адамович, которая поступила в гимназию как классная надзирательница и как учительница французского языка. «После первого же урока, как только закрылась за ней дверь, я вскочила с места и воскликнула: «Вот фурия!» — не совсем понимая, что именно значит «фурия», но это слово… мне нравилось своим звуком, и у меня была потребность выкрикнуть его. Она услышала его из коридора. Она как-то позже спросила меня: «Почему, собственно, я показалась тебе тогда фурией?»«[163]

Не только Нина, но и ее одноклассницы мгновенно возвели худенькую изящную брюнетку на пьедестал. Она была знакома с Ахматовой, с Мейерхольдом, с художниками «Мира Искусства», ей посвятил любовную лирику Николай Гумилев…

Дорогая с улыбкой летней, С узкими, слабыми руками И, как мед двухтысячелетний, Душными, черными волосами [164].

После уроков юные гимназистки приходили в учительскую, чтобы вновь и вновь благоговейно слушать рассказы двадцатилетней «фурии» о французской поэзии, об акмеистах, о многочисленных знаменитостях, с которыми она была на короткой ноге.

«Коридор, классы, зал — все было погружено во тьму. На столе горела зеленая лампа. На жестком диване сидели мы… а она ходила из угла в угол, заложив руки за спину (у нее была эта мужская привычка), и говорила с нами, а мы ритмично поворачивали за ней головы — вправо и влево. Каждое слово ложилось в памяти, как карта в колоде, и вечером в кровати, завернувшись с головой в одеяло, я повторяла ее речи, словно медленно раскладывала перед собой всю свою пеструю колоду. Я метила карты собственными знаками (а мастей было не четыре — бесконечное множество) и потом опять прятала в память. …» [165].

Последний год обучения Нины у Марии Михельсон был годом Октябрьской революции и больших тревог. Подруги-гимназистки, которые в течение нескольких лет были неразлучны, приезжая после уроков домой и сразу созваниваясь — прося телефонистку соединить их по трое, — чтобы обсудить происходящие в мире потрясения, в 1917 году расстанутся, и каждая пойдет своей дорогой. Надя Оцуп станет сотрудницей ЧК, а позже будет репрессирована как троцкистка, Люсю М. ждет расстрел, Соня Р. покончит с собой, Наташа Шкловская, прославившаяся в гимназии своими стихами, будет арестована как левая эсерка. Нина Берберова через пять лет простится с Петроградом, чтобы больше не увидеть его никогда.

В 1936 году эмигрантка встретит в Париже свою старую знакомую, бывшую учительницу Татьяну Адамович, теперь директрису собственной варшавской балетной школы. «Все пропало — и ничего не пропало! — хочется мне крикнуть ей… — Все погибло — и ничего не погибло!» [166]

Литература