одно огромное сердце бьется в зале. Народ приветствует свое героическое прошлое, своих витязей, своих бесстрашных богатырей. Чудесное, незабываемое мгновение»[727].

Значительным событием культурно-политической жизни столицы стала открытая в конце февраля 1939 года в Государственной Третьяковской галерее выставка, на которой впервые за годы советской власти были представлены свезенные из разных городов страны около 400 лучших полотен русских художников XVIII–XX веков, работавших в области исторической живописи (В. Васнецов, В. Верещагин, В. Перов, И. Репин, Г. Угрюмов и др.). Выставка, как отмечали газеты того времени, знакомила трудящихся «с великими событиями прошлого, с героизмом русского народа, проявленным им в борьбе за независимость и свободу родины», имела «громадное политико-воспитательное значение», вселяла «в сердце посетителя воодушевление, уверенность в силах нашего могучего народа, на протяжении своей долгой истории не раз побеждавшего врагов и сумевшего отстоять свою независимость и свободу»[728]. В июле 1939 года торжественно отметили 230-летие разгрома шведов под Полтавой. В октябре того же года праздновали 125-летие со дня рождения «великого поэта-патриота» М. Ю. Лермонтова[729].

Историческое и национальное самосознание народов СССР во многом обогащалось творчеством советских писателей. Во второй половине 1930-х годов они все чаще обращались к созданию образов выдающихся государственных и военных деятелей прошлого, к раскрытию поворотных событий в истории страны и отдельных народов. Наибольшую известность тогда получили роман А. Толстого «Петр Первый» (1929–1945) и пьеса «Петр I» (1934). Героической историей русского народа были вдохновлены поэмы К. Симонова «Суворов» (1939) и «Ледовое побоище» (1940), роман С. Бородина «Дмитрий Донской» (1941). Трагические страницы русской истории получили художественное освещение в историческом романе В. Яна «Чингис-хан» (1939). Высоким духом патриотизма были пронизаны романы «Цусима» (1932–1935; 1940) А. Новикова-Прибоя, «Севастопольская страда» (1937–1939) С. Сергеева-Ценского, «Порт-Артур» (1940–1941) А. Степанова, хотя в основе их сюжетов лежало военное поражение царской России. Движения народов России за свое социальное и национальное освобождение раскрывались через образы вожаков народной борьбы в романах «Емельян Пугачев» (1938–1945) В. Шишкова, «Гулящие люди» (1934–1937) А. Чапыгина, «Наливайко» (1940) Ивана Ле, «Иван Богун» (1940) Я. Качуры. Культурно-исторические и патриотические мотивы составляли содержание романов «Десница великого мастера» (1939) К. Гамсахурдиа, «Великий Моурави» (1937–1939) А. Антоновской[730].

Как известно, в формировании национального чувства и сознания огромную роль играет приобщенность к истории и традициям своего народа. Достигается это при помощи торжественных мероприятий и празднеств, регулярно напоминающих о судьбоносных для данного народа исторических победах, деяниях выдающихся людей, датах их рождения и смерти, посредством национального способа совершения религиозных обрядов, при помощи исторических, художественных, мемориальных музеев. Чувство принадлежности к нации формируется столь же регулярным приобщением к произведениям искусства и архитектуры, созданным на данной территории людьми, идентифицировавшими себя с данной нацией[731]. Все это в полной мере учитывалось и для сплочения единого советского народа во второй половине 1930-х годов. Историко-патриотические чувства советских людей формировались учебными пособиями, кинофильмами, спектаклями, музейными экспозициями и выставками, литературными произведениями – всеми средствами науки, литературы и искусства. В результате народ не только все больше стремился к познанию и осмыслению прошлого, но и проникался готовностью к вооруженной защите Отечества. «Мы уже давно, товарищи, фронтовые солдаты… и мы должны поступать, как на войне», – передавал атмосферу того времени актер Н. Охлопков. Всматриваться в прошлое, по его словам, было необходимо, чтобы «различать шквалы народного гнева против угнетателей и бури народной любви к своей отчизне, к свободе»[732].

В ходе кампании по пересмотру истории переоценивались взаимоотношения русского народа с народами, вошедшими в состав Советского Союза, и с народами соседних государств. Еще в 1931 году И. В. Сталин заявлял, что «старую Россию» на протяжении всей ее истории будто бы «непрерывно били» (и монгольские ханы, и турецкие беи, и шведские феодалы, и польско-литовские паны, и англо-французские капиталисты, и японские бароны)[733], но уже с 1934 года история все той же России становится чередой блестящих побед и самоотверженной борьбой за них. Если до 1930-х годов Российская империя официально признавалась «тюрьмой народов», а активная завоевательная политика Российского государства осуждалась как «колониальная», то в «Кратком курсе истории СССР» при освещении истории взаимоотношений России с вошедшими в ее состав нерусскими народами утверждалась мысль о цивилизаторской роли Русского государства, способствовавшего преодолению вековой отсталости многих наций и народностей, подчеркивалось, что «передовые люди» окраинных народов всегда стремились к объединению с Россией. В этом отношении Советский Союз выглядел преемником России, что позволило многим исследователям говорить о восстановлении националистических, «имперско-русских» традиций, еще недавно (в 1920-е годы) называвшихся «великорусским шовинизмом». Существенно трансформировался идеал исторического деятеля, находившегося в центре внимания и профессиональных исследований, и художественно-исторической литературы. Если в 1920-е годы ее главным героем был революционер, вождь народных масс, декабрист, рабочий на баррикадах, то в 1930–1940-е годы, когда революционная тема осталась, но несколько отодвинулась на второй план, важнейшими, «сюжетообразующими» стали образы государственных деятелей и защитников страны. Иногда эти две роли соединялись в одной личности (Петр I, Иван Грозный, Александр Невский, Дмитрий Донской), иногда оставалась одна из них – военная (А. В. Суворов, М. И. Кутузов, П. А. Багратион). В ряде художественных произведений «без главного героя» повествование было построено на изображении многих солдат и матросов, благодаря чему в сознании читателя формировался собирательный образ мужественного и самоотверженного русского воина, который и был в данном случае главным героем («Цусима», «Севастопольская страда», «Порт-Артур»)[734].

Как патриотизм отделяли от «кузьма-крючковщины»

Искренние приверженцы пролетарского интернационализма, вернее, его левацко-радикального понимания как социалистического космополитизма (по терминологии 1920-х годов[735]), воспринимали вполне обозначившуюся тенденцию отхода от «принципов коммунизма» в национальном вопросе как пагубную идеологическую и политическую ошибку. Литературовед В. Блюм, влиятельный консультант драмсекции Союза советских писателей, и в начале 1939 года оставался при убеждении, что основные постулаты Покровского должны быть сохранены при оценке художественных произведений. Усмотрев в пьесе В. Соколовой «Илья Муромец» перекличку с современностью, «своеобразное выражение идеи народного антифашистского фронта», он одобрительно заключил: «И пусть здесь политика откинута в прошлое – в историческом искусстве (М. Н. Покровский был не прав, когда санкционировал это как метод науки истории) это дело законное и необходимое»[736]. Вызванный на беседу в отдел ЦК партии, Блюм пытался показать консультанту отдела порочность замысла и идеи кинокартин «Александр Невский» и «Петр Первый», оперы «Иван Сусанин», пьесы «Богдан Хмельницкий», поскольку они искаженно освещают исторические события, подделывают их под лицо современности. Пропаганда советского патриотизма в искусстве, по мнению Блюма, сплошь и рядом подменялась пропагандой расизма и национализма в ущерб интернационализму. Блюм не видел ничего прогрессивного в объединении Украины с Россией: Украина, освободившись от угнетения ее Польшей, попала под иго царской России, только и всего. Образ Хмельницкого, по мнению Блюма, нельзя было