полугодие, – 8001 человек (24 человека в день). Масштабы репрессий сокращались[758]. Видимо, есть некоторый резон и в суждениях Молотова и Бухарина. Но очевидно и другое. В результате репрессий, завершивших «революцию сверху», в стране окончательно утвердился режим личной власти Сталина, который умел подчиняться социальным и экономическим реальностям, но и в дальнейшем широко использовал страх и насилие наряду с иными методами управления обществом. Установившийся в СССР в конце 1930-х годов режим без авторитарного и дальновидного лидера сталинского типа не мог быть сколько-нибудь эффективным.

Многие из репрессированных погибли по обвинениям в национал-уклонизме, национализме, сепаратизме, намерениях раздробить Советский Союз на ряд независимых государств[759]. В ноябре 1937 года нарком внутренних дел Н. И. Ежов обращал внимание И. В. Сталина на показания арестованного А. И. Рыкова, согласно которым он в 1932–1933 годах обсуждал с Н. И. Бухариным и М. П. Томским национальную политику правых на случай прихода их к власти. «Было решено: во всех национальных республиках, входящих в СССР, провести “всенародный” плебисцит по вопросу о том, желает ли та или иная республика оставаться в Советском Союзе или, напротив, выйти из него. Проведение этого плебисцита предполагалось возложить на буржуазные националистические контрреволюционные организации, с которыми к этому времени был заключен блок для совместной борьбы с партией»[760]. Тщательно отмечались и другие моменты, которые свидетельствовали о попытках нарушить сложившиеся национально-государственное устройство и национальные отношения, упоминания о повышении роли национальных республик, о предоставлении больших прав и самостоятельности нациям в составе СССР. При обвинениях и расправах с руководителями партийных и советских органов национальных республик, автономных областей наряду с обвинениями в участии в т. н. правотроцкистских формированиях на первый план выдвигалось обвинение о создании различных националистических организаций.

В разосланном на места циркуляре ГУГБ НКВД о работе по антисоветским тюрко-татарским националистическим организациям (июнь 1937 г.) отмечалось, что «за последнее время в восточных национальных республиках и областях (Азербайджан, Крым, Татария, Узбекистан, Таджикистан, Казахстан) значительно возросла активность националистических элементов, ведущих подпольную антисоветскую деятельность. К ним относились бывшие представители партий и общественных движений: “Алашорда” в Казахстане, “Мусават” в Азербайджане, “Милли-Фирка” в Крыму, “Милли-Иттихад” в Узбекистане». Утверждалось, что «все эти националистические организации ставили своей целью вооруженное отторжение национальных республик от СССР и создание единого тюрко-татарского государства»[761]. В циркуляре утверждалось, что националистические организации осуществляют «захват руководящих постов в партийно-советском аппарате в целях расширения фронта борьбы с ВКП(б) и советской властью». Документ явился конкретным планом для местных управлений госбезопасности в борьбе с «националистическими элементами». Вскоре многие бывшие и настоящие участники «националистических движений и организаций» были арестованы[762].

Репрессии по обвинениям в национализме, шпионаже, измене родине напрямую связывались с ощущением надвигающейся войны, со страхом перед «пятой колонной», с представлениями о враждебном окружении, под которым, кроме Германии, подразумевались в первую очередь страны, граничащие с СССР. Идеи национального и государственного патриотизма, военно-государственного противостояния, которые стали все в большей мере определять национальную политику с середины 1930-х годов, отодвинули на задний план традиционные схемы классовой борьбы и во многом обусловили жестокость репрессий против всех, кто был прямо или косвенно связан с государствами «враждебного окружения»[763]. Отношение к немцам и японцам – гражданам стран вероятного противника было с вызывающей откровенностью выражено 12 апреля 1938 г. в газете «Journal de Moscou», издававшейся в Москве 35-тысячным тиражом[764] и распространявшейся за рубежом. «Не будет ни в коем случае преувеличением, если сказать, что каждый японец, живущий за границей, является шпионом, так же как и каждый немецкий гражданин, живущий за границей, является агентом гестапо»[765].

20 июля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило «дать немедля приказ по органам НКВД об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах… О ходе арестов и количестве арестуемых сообщать сводки (ежедневные) в ЦК»[766]. Соответствующий приказ, касающийся всех германских подданных, был издан и введен в действие по телеграфу 25 июля. 30 июля был подписан второй приказ, касавшийся уже советских граждан немецкой национальности[767]. В августе появились аналогичные решения и приказ относительно поляков, а затем и относительно корейцев, латышей, эстонцев, финнов, греков, китайцев, иранцев, румын[768]. Под нож репрессий попали 30 938 советских граждан, ранее работавших на Китайско-Восточной железной дороге и вернувшихся в СССР после ее продажи в 1935 году. Вся эта группа лиц получила нарицательное имя «харбинцы». Из приказа НКВД от 20 сентября 1937 года следовало, что харбинцы в подавляющем большинстве являются агентурой японской разведки и подлежат осуждению в трехмесячный срок[769]. 23 октября был издан приказ, в котором делался упор на то, что агентура иностранных разведок переходит границу под видом лиц, ищущих политического убежища, и предлагалось: «Всех перебежчиков, независимо от мотивов и обстоятельств перехода на нашу территорию, немедленно арестовывать»[770]. Таким образом, предавались суду и профессиональные революционеры, ответственные работники компартий, переходившие на территорию СССР в поисках лучшей жизни. По данным комиссии П. Н. Поспелова, работавшей перед XX съездом партии, в результате выполнения названных выше приказов к 10 сентября 1938 года было рассмотрено дел на 227 986 человек, в том числе осуждены к расстрелу 172 830 человек (75,8 %), к разным мерам наказания – 46 912 человек (20,6 %), передано на рассмотрение судов 3120 и возвращено к доследованию на 5124 человека[771].

Репрессии по национальному признаку не обошли и Красную Армию. 10 марта 1938 года Г. М. Маленков поручил Л. З. Мехлису подготовить списки армейских коммунистов – поляков, немцев, латышей, эстонцев, финнов, литовцев, болгар, греков, корейцев и представителей других национальностей, имевших государственные образования за пределами СССР[772]. Указание было выполнено, и 24 июня того же года была издана директива наркома обороны, согласно которой из армии подлежали увольнению военнослужащие всех «национальностей, не входящих в состав Советского Союза». В первую очередь увольнялись все родившиеся или проживающие за границей, а также имеющие там родственников. Лица командно-начальствующего состава увольнялись из армии по приказам, имеющим особую нумерацию. После номера приказа за косой скобкой следовали буквы «оу» (например: Приказ № 115/оу), означавшие «особый учет». Уволенные с таким шифром (его называли «шифром Б. М. Фельдмана», по фамилии начальника управления по комначсоставу РККА) по прибытии на место жительства арестовывались. В числе уволенных с таким шифром были серб начдив Данило Сердич и поляк комбриг К. К. Рокоссовский[773].

По неполным сведениям (без данных по Киевскому и Забайкальскому округам, по Тихоокеанскому флоту и Дальневосточной флотилии), особыми отделами было выявлено 13 тысяч подлежащих увольнению «националов», 4 тысячи из которых уволены, 2 тысячи из числа уволенных арестованы[774]. По директиве Наркомата обороны от 21 июня 1938 года из