— Что этому гаду было от тебя надо? Хопперу?

— Он лишь выполнял приказ, — отмахнулся я. — Забудь. Всё уже кончилось.

Вероника с сомнением глянула на гроб. Сейчас говорила вдова Тонсо — красивая властная женщина. Наверное, ей очень неприятно, что муж погиб от рук любовницы.

— Думаю ты прав, — согласилась Вероника. — С Алексом ты не ошибался… вот же засранец!

Я ухмыльнулся. Алекс оказался засранцем куда в большей мере, чем она думала. Но я не хотел поднимать эту тему.

— Ему тоже нелегко, — сказал я.

— Всем нам нелегко. Да, учти, миксер я тебе не простила! Это было по-настоящему мерзко!

— А угрозы про мясорубку? — напомнил я. Похлопал её по спине и отошёл к мужикам. Вероника, при всей её стервозности, человек свой в доску. Да и поводов дуться у нас обоих хватает.

Алекс общался с Тянем и Берхейном. С Тянем я обменялся дружелюбными кивками, с Берхейном обнялся и трижды расцеловался, как было принято в Эфиопии. Сказал:

— Селям, пацан.

Берхейн из нас был самым юным, сейчас ему исполнилось двадцать шесть или двадцать семь лет. Красивый высокий парень, темнокожий, но с чертами лица скорее европеоидными, чем негритянскими.

— Селям, нудный старик, — ухмыльнулся Берхейн.

Вот стоило один раз попытаться поучить его жизни — будет до конца дней припоминать.

На Алекса я лишь посмотрел укоризненно. Тот в ответ развёл руками и подмигнул. Ну да, чего мол обижаешься, я ведь закрыл глаза на твоё спасение…

— Жалко Тонсо, — сказал я.

— Да, но он пострадал от собственной невоздержанности, — наставительно сказал Берхейн. — Стоило ли в его почтенные годы заводить несметное множество подруг? Ревность — чудовище, пожирающее разум!

Похоже, он считал смерть Тонсо рядовым несчастным случаем. Мы с Тянем и Алексом переглянулись. Тянь улыбнулся уголком рта. Он так не считал.

— Ты и сам стал нудным, — пробормотал я. — Можно подумать, не ходишь по подругам!

— У меня три жены, — обиделся Берхейн. — Мне некогда предаваться разврату.

Вдова Тонсо закончила говорить. Ей неожиданно похлопали, я поморщился. Как-то неправильно… у землян разве что актёров провожают в последний путь аплодисментами.

Женщина отошла от гроба и неожиданно направилась к нам. Взглядом она явно следила за мной, и я невольно напрягся. Что бы это…

Опаньки!

Я вдруг ощутил опасность. Давно это чувство не возвращалось, даже десантируясь на планету из космоса я ничего плохого не предвидел!

— Ребята… — прошептал я. Посмотрел на них.

Они были совершенно спокойны! Ни Тянь, ни Алекс, ни Берхейн опасности не ощущали!

— Что-то не так, — сказал я.

Неужели прочитанную записку всё-таки сочли угрозой? Но я ведь ничего не могу изменить, никто не может!

Женщина подошла к нам. Я плохо знал супругу Тонсо, она не любила землян, как и большинство хро, и на мужа ворчала из-за его симпатии… ну, допустим, не к людям, а к Обращенным. Имя развернулось у меня в памяти в ту секунду, когда она остановилась и, внезапно, взяла меня за руку.

— Госпожа Батти Пея Исишат, — я склонил голову. — Позвольте выразить вам свои глубочайшие соболезнования. Господин Тонсо был моим… нашим общим другом.

В отличие от мужа Батти была бронзово-смуглой, даже с золотистым отливом кожи — похожая иногда встречалась у мулаток в Латинской Америке. Черноглазая, черноволосая, полненькая, очень сдержанная и волевая. На ней были белые траурные одежды, в них она была яркой и красивой даже в старости и горе.

Батти молча смотрела на меня.

— Я разделяю вашу скорбь, — осторожно добавил я. Чувство приближающейся опасности ныло где-то глубоко в груди.

— Что он нашёл в вас, вывернутые? — спросила она. — Почему мой муж так любил людей?

— Потому что мы очень похожи, — сказал я. — То, что моё сердце смещено влево, а печень находится справа, не делает меня ни лучше, ни хуже, чем хро.

— Дело же не в этом, — ответила она без всякого удивления. — Вы, земляне, иначе смотрите на мир. Вы смотрите назад, вспоминаете прошлое, грустите о прошедшем, радуетесь тому, что уже минуло. Хуже вас только гил-гиллан, но они быстро убивают себя.

— А как надо? — спросил я с удивлением. Хро не очень-то любили объяснять мотивы своего отношения к нам. Даже Тонсо отмахивался и улыбался.

— Есть только будущее, — ответила Батти. — В него и надо смотреть, ему и надо радоваться. Прошлое сгорело, прошлое это пепелище. Смотреть в него, это значит искать зло.

— Для кого-то, возможно, и так, — сказал я. — Но ведь мы Обращённые. Мы живём иначе. То, что для других мертво, для нас живо.

Я вдруг вспомнил ани — хрустальную жидкую статую…

— Это всё, что у нас есть, хро Батти Пея Исишат.

— Странно, — сказала она задумчиво. — Я очень люблю свою мать, но не вспоминаю. Я знаю, что Пеяни ждёт меня в будущем. Там, где конец всего… Там Тонсо, там Пеяни, там моя сестра Кедда…

Я молчал.

— Тонсо просил отдать тебе это, — рука Батти скользнула по одежде и вытащила из незаметного кармана конверт. — Не знаю, что это. Он писал от руки, да ещё и на человеческом наречии. К чему изучать языки, которых уже нет и не будет? Он заразился этим от вас…

Конверт из плотной бумаги лёг в мою ладонь.

— Тонсо отдал мне его… — она даже глубокий вдох сделала, прежде чем заговорить о прошлом, — день назад. Это его изыскания, и он сказал, что если не сумеет отдать их сам, то я должна передать конверт. Конечно, если придёшь на похороны. Я надеялась, что ты не появишься и я его сожгу. Но ты пришёл.

Я смотрел на конверт. Рядом топтался заинтригованный Алекс, с лёгким сочувствием кивал головой Берхейн, хмурился Тянь.

— Он просил что-нибудь передать на словах? — спросил я.

— Да. Он сказал, что это может принести тебе беду. Но может изменить весь мир. Мне кажется, он был напуган… потому и пошёл к этой безумной девке!

На секунду она стала обычной женщиной, удручённой и смертью мужа, и её обстоятельствами.

— Решай сам, что с этим делать, — она повернулась.

— Чего бы хотел Тонсо? — спросил я резко.

— Он передал конверт. Как думаешь, чего он хотел?

Батти шла