— Как, вы не знаете? Химену удочерили. Брат с женой хотели подарить Ребекке брата или сестру; думали, что это пойдет ей на пользу, и, будучи людьми великодушными, решились на усыновление, чтобы принять в свою семью мальчика или девочку, которому не посчастливилось родиться в доме, полном любви, подобном их дому. Процесс усыновления в этой стране, тем более пару десятилетий назад, длился бесконечно. Брат и невестка прошли все собеседования, дома у них побывали комиссии, их признали дееспособными и включили в список на подбор.

Овдовев, брат не собирался отказываться от начатого усыновления, хоть ему и пришлось бы взвалить на себя непосильную ношу, заботясь о неуравновешенной дочери. Его заявление об усыновлении по-прежнему было действительно. К тому времени от семьи остался только отец, однако брат продолжал соответствовать всем требованиям дееспособности: стабильное социально-экономическое положение, хорошее жилье, наличие свободного времени для занятий с ребенком — все оставалось как прежде…

Химена явилась в его дом вскоре после смерти Ребекки, подобно благословению. Безупречная нравственность моего брата убедила судью, и Сауля не вычеркнули из списка приемных родителей, несмотря на то, что он овдовел. Так в опустевшей жизни моего брата появилась Химена, чудесная малышка. Он отдавал ей всю любовь и все время, которых Химена заслуживала. А она… ах, милая Химена! Не знаю, как пришло ей в голову так с нами обойтись. Залезть на гору, провести ночь под открытым небом и умереть от переохлаждения. До сих пор не могу этого понять, учитывая всю любовь, которую получала моя дорогая племянница. Ребекка была совсем другой: дерзкой, капризной, манипулятивной… Она жила в выдуманном мире; у нее была черная душа, склонная ко лжи и выдумкам.

— А с чем связывают ее самоубийство? Какова ваша личная оценка, доктор? — спросил я.

— Химена только что закончила исторический факультет. Она была счастлива, перед ней открывалось такое будущее… Впереди был выпускной вечер. Правда, последние несколько месяцев она выглядела печальной. Сауль не мог уделять ей все свое время, это понятно, — раньше-то они были вместе практически постоянно, в университете, дома… Может быть, она слишком зависела от него. Мой брат был лучшим отцом в мире, и вполне естественно, что Химена его обожала.

— У вас нет фото Химены? — рискнул я.

— Да, ее фото все время со мной, я каждый день ставлю его перед алтарем. Алтарь — это очень важно, понимаете? Он помогает нам предстать перед Богом. И я молюсь за ее душу. Она была ребенком с чистой душой, чуждой злу этого мира.

Доктор Товар показала нам снимок девушки, которая, если честно, никак не выглядела на двадцать три года. Она была похожа на девочку: плоская, бесполая, с короткой стрижкой примерной девочки и наивным, застенчивым взглядом.

— Да, — признала Эстибалис. — Она и вправду хорошая девочка. А не могли бы вы сказать…

Свой вопрос Эсти не закончила. Думаю, Сара от нас устала — мы и так просидели с ней слишком долго. Она посмотрела на классические часики, украшавшие ее тонкое запястье, и показала их нам в качестве оправдания.

— Пора возвращаться к работе. Надеюсь, вы меня извините, — сказала она непреклонным тоном, вставая с отполированной скамьи.

— Конечно, — сдалась Эстибалис. — Мы проводим вас; может быть, вы укажете нам выход — нам потребовалась куча времени, чтобы сюда добраться…

Сара одарила нас снисходительной улыбкой, в которой читалось самодовольство человека, владевшего ситуацией. Вряд ли это была определяющая черта, вынуждающая назвать кого-то психопатом, но профайлер, неустанно бодрствующий у меня в мозгу, зафиксировал эти данные.

Она повела нас к лифту, и в следующий миг мы втроем загрузились в его полированную стальную капсулу. Сара Товар собиралась нажать кнопку, отправляющую на первый этаж, когда пожилой мужчина в белом халате, почти старик, сунулся в лифт с явным намерением составить нам компанию.

— О, простите… Вижу, мы не поместимся. Я подожду, — сказал он прокуренным голосом.

Это длилось всего микросекунду, но Сара и незнакомый мужчина столько сказали друг другу взглядом, что я не мог не вмешаться.

— Проходите, проходите, — подбодрил я его. — Поместятся все.

Я не оставил ему выбора: вышел из лифта и почти заставил его войти в кабину — разумеется, как можно более деликатно и предупредительно.

Доктору, как и всякому человеку его возраста, достаточно вежливому, чтобы не причинять людям неудобств, не оставалось ничего другого, как войти и неловко уставиться в потолок, когда мы все четверо плыли на первый этаж в металлической утробе лифта.

Я заготовил фразу из пятнадцати слов — на тот момент мой рекорд — и выдал ее в режиме камикадзе, чтобы посмотреть, сработает ли она.

— Сегодня мы воз… возвращаемся в полицейский участок Витории, доктор. Вы знаете, где нас найти, чтобы поговорить о Ребекке.

Что ж, игра того стоила. Гримаса ужаса, отобразившаяся на лице врача — чья фамилия, вышитая на аккуратном белом халате, соответствовала фамилии психиатра, который лечил Ребекку Товар, — поведала нам очень много.

Сара посмотрела на меня с ненавистью, сочившейся словно из самой преисподней.

Лифт открылся и выплюнул всех четверых. Мы с Эстибалис вежливо попрощались с доктором Товар, а пожилой врач зашагал в направлении, противоположном нашему, причем складывалось впечатление, что отныне ему не очень понятна собственная судьба.

— Что ж, поздравляю, Кракен. Ты был просто… ты был на высоте. Какая крутая фраза, — похвалила меня Эстибалис, когда мы уже сидели в патрульной машине.

Мы нарочно отправились в больницу на полицейской машине, которая выдавала нас с головой. Во время нашего первого визита в Кантабрию мы предвидели любопытство, с которым нас провожали взглядом, и не собирались упускать возможность оказаться в центре внимания и позволить досужим языкам распустить слухи. Нам нужны были свидетели, нам нужны были люди из местного окружения, способные рассказать о прошлом.

— Ваши впечатления, инспектор Гауна, — откликнулся я, раздуваясь от гордости. Я был просто на седьмом небе; салон машины наполнился эндорфинами.

— Помимо необычной реакции доктора Осорио, которую нам придется исследовать более пристально, совершенно очевидно, что Сара Товар любила Химену и ненавидела Ребекку. Интересно, почему? Обе были ее племянницами.

— Причем одна — кровная, а другая — приемная, — уточнил я.

— Именно. Все это не укладывается у меня в голове. То, что Сара Товар рассказала об удочерении Химены, ни в какие рамки не лезет. Это ненормально со всех точек зрения. Двадцать лет назад никто не отдал бы новорожденного ребенка овдовевшему отцу, даже если его имя по-прежнему присутствует в списке на подбор.

— Если только… — Я посмотрел на Эстибалис. Мы оба пришли к одному и тому же выводу.

— Если только Сауль, его сестра или сам психиатр, доктор Осорио, не поучаствовали в этом деле.