Но тут Секретарь встал и вытянулся передо мной в струнку: — Как же, мать твою, сказал! Как тебе не совестно! Да у тебя нет никакого понятия о морали! Так… Так вести себя с матерью, которая ищет своего сына! А он на войне! Этим о тебе всё сказано!

Я только рот раскрыл. Действительно, звучало отвратительно. Смотри-ка, Милкины слова без проблем выплескивались на меня и из другого источника.

С сегодняшнего дня, это я понял мгновенно, мне придется с этим жить. Что бы я ни сказал, для кого-то я всегда буду ассоциироваться с Милкой. Кто-нибудь обязательно припомнит мне Милку.

Я отпил пару глотков воды.

— Я не могу разговаривать с Секретарем, — сказал я.

— Секретарь, — сказал Главный, — если вы не можете помочь, тогда дайте возможность работать мне.

Секретарь стоял молча. Дышал, как сердечник, его лицо было нездорово красным. Я подумал, не предложить ли ему ещё воды, но побоялся, что он воспримет это как провокацию.

— Мне нужно немного пройтись, — пробормотал он и взял плащ.

Дверь за ним закрылась.

— И? — спросил Главный.

Я задумался насчет того, где остановился, потом сказал: — Если бы я поднял панику, ничего бы не изменилось. Кто стал бы разыскивать его в Ираке? Американцы?

— Погоди, ты, значит, сейчас признаёшь, что он исчез? — уточнил Главный, явно желая, чтобы я это немедленно опроверг.

Тут мне стало ясно, что мы с ним в каком-то смысле на одной стороне. Точно так же, как и я, он не хочет верить, что Борис исчез. И я сказал: — Нет, он не исчез, он… обиделся. Я почти сразу решил отозвать его оттуда, но он прикидывался дурачком. Ну, делал вид, что не получает ни моих писем, ни звонков. В конце концов я отругал его, послав обидный для него мейл, и с тех пор от него ни ответа ни привета. Думаю, он просто-напросто издевается надо мной.

— Почему ты об этом молчал?

— Я хотел защитить этого дурака! А кроме того, какой толк? Если он не послушался меня, тебя тоже не стал бы слушать.

Он молчал. Мы с ним всегда были на ты. Сейчас, когда Секретарь вышел, я больше не мог обращаться к какой-то воображаемой группе.

Перо вздохнул: — У тебя в компьютере есть подтверждение того, что он связывался с тобой четыре дня назад?

— Есть.

— Я должен в этом убедиться.

Мы вышли из его кабинета и прошли к моему столу.

— Вот, это был его последний мейл.

— Все эти столы, о’кей. Распечатай мне.

Я распечатал.

Вокруг все эти столы, клавиатуры, телефоны, огромные окна. В редакции были только мы вдвоем, и всё пространство выглядело необычайно спокойно, неподвижно, как после какого-то катаклизма.

Я подошел к окну.

Внизу на громадном рекламном стенде возле крупного перекрестка рекламируют Hyundai Getz, без предварительного взноса на выгодных условиях.

Я слежу за событиями на этом стенде. Раньше здесь был жилищный сберегательный банк Raiffeisen. Побывал тут и маленький Renault Twingo, кредит без предварительного взноса на выгодных условиях. Был Туджман с галстуком-бабочкой. Был крем для загара Sunmix, было нижнее бельё Lisca, были изумительные модели.

Сейчас влажное, пастельное утро. Одна-другая капля дождя на стекле. В помещении воздух стоял, пахло грудами свежей бумаги.

Перо сидел на месте Чарли и читал.

Сейчас, дорогие дети, война практически закончена, а Саддама нет, куда-то забился, исчез, и это как какая-то пустота в целой этой истории, откуда-то сквозит, нужно закрыть, и если кто-то знает, жив он или мертв, поднимите руку, нужно заявить в полицию… Ну ладно, здесь, в Багдаде, полиции ещё нет, а раз нет полиции, нет и реальности… Не знаешь, где границы и что реально, вот, не знаю, вы раньше замечали, что именно полиция делает жизнь реальной, она мать реализма, а не будь реализма, не было бы и тех, кто вырвался за рамки, и мы их хватаем только для того, чтобы знать, что они не ушли от нас окончательно, что не исчезли просто так, как Саддам, как я или как ты, если бы немного расслабился…

Представьте себе, дети, что полиции нет — тогда не было бы и реальности и мы не могли бы о ней размышлять. Но так мы размышлять можем, потому что полиция есть, по крайней мере у нас она есть, а не будь полиции, ты мог бы сделать всё, что придет тебе в голову, и тогда ничто не было бы реальным, ничто не было бы по закону. Это было бы как фраза без точки, где точка, где конец, спроси Бога, спроси Закон, спроси Ближайшего Полицейского, и так, пока не налетишь на кого-нибудь, кто даст тебе по башке, ты не знаешь, где конец, докуда реально идти, что такое игра воображения, что это запретное желание, безумие и сексуальная фантазия, ты понятия не имеешь, где ты, пока не налетишь на ближайшего полицейского и не спросишь его, скажешь, что ты потерялся, скажешь свой адрес, а он отведет тебя домой, к родителям, потому что они сотрудничают, они вместе работают над реальностью, рисуют конец света, кто сказал, что нет конца света, то, что земля круглая, не имеет значения, конец света должен существовать, в противном случае нет точки, существуют лишь запятые, и ты идешь, без остановки идешь, конца нет, пока не спросишь у полицейского, ты абсолютно ненормальный, если не можешь его найти, и ты по всему свету ищешь полицейского, молишь бога, чтоб найти его, как ненормальный ищешь кого-то, чтобы он тебя арестовал и ты бы поставил точку, потому что это невыносимо, это ирреально, чувствуешь ли ты это, прошу тебя, позови кого-нибудь, чтобы он меня арестовал, чтобы меня препроводил — какие прекрасные слова — потому что здесь нет никого компетентного, здесь нет полиции, нет реальности, народ приветствует освободителей, царит веселье и спонтанный грабеж, люди выкрикивают — «Саддам мертв» и «Это свобода» — все выносят что-то