будет общественное мнение, — продолжил Главный. — Ну скажи мне, что может быть страшнее скорбящей матери?!

И он посмотрел на Секретаря, ожидая поддержки.

Посмотрел на Секретаря и я, мой мозг внезапно заработал, как налаженный «Зингер», и я наконец-то вспомнил, что вчера говорил ему о своих проблемах с Борисом, а он… Сейчас он, сжав губы, обдумывает, есть ли что-нибудь страшнее скорбящей матери.

— Пожалуй, страшнее ничего не найти! — заключил Секретарь и с болезненной гримасой посмотрел на мои туфли.

Я ждал, что он посмотрит и на меня, а не только на туфли, черт бы их побрал. Но он перевел взгляд на Главного.

— Секретарь? — сказал я и посмотрел на него, выжидательно.

Тут он, наконец, послал мне сочувствующий взгляд. У него было лицо свидетеля защиты, прижатого к стене вопросами прокурора, и я понял: у него будет такое выражение лица, будто он меня защищает, но по всем пунктам он меня уроет.

Самое худшее, что может случиться с тобой в жизни, это получить фальшивого адвоката, подумал я. И сказал Секретарю: — Не нужно… Я не заслужил, не нужно меня защищать…

Секретарь посмотрел на меня с недоумением, а потом сказал Главному: — Да я его и не защищаю!

О’кей, подумал я, этот вопрос мы решили.

— Знаете, я вам вчера упоминал об этом случае… — сказал я Секретарю. — Это было моей ошибкой. Я должен был всё сказать главному редактору… Тут я посмотрел на Главного: — Неправильная оценка. Поэтому я виноват и этого не отрицаю!

Секретарь был шокирован моим маневром.

— Ни о чём ты мне, парень, не упоминал! — он демонстративно встал.

Я бросил на него печальный взгляд: — Я вам вчера сказал, что у меня проблемы с типом в Ираке.

Секретарь залился краской.

— Ложь… — выкрикнул он и посмотрел на Главного.

— Прекратите! — прошипел Главный. И заерзал.

Потом встал со стола, где сидел на полицейский манер. Посмотрел на нас довольно растерянно. Так, будто ему не перед кем больше разыгрывать из себя следователя, потому что, надо же, мы оба впутаны в это дело. Бывает иногда такое — понимаешь, что некому читать мораль, потому что под подозрением все. Не хватает нейтральной публики.

В конце концов он уселся напротив, в своё кресло. Выдохнул: — С кем я работаю…

Секретарь на миг развел руками, будто собираясь что-то сказать, но молча сел и обиженно поджал губы.

— Как пить хочется, — сказал я. — Вчера вечером мы слишком надолго задержались, знаете, после премьеры…

В такой драматический момент это прозвучало довольно неуместно, но мне действительно хотелось пить не меньше, чем Василу Тупурковскому есть.

— С самого начала совещания умираю от жажды, — добавил я, оправдываясь.

— Совещания? — посмотрел на меня Главный.

— Нет… Нет! — я замахал руками, как бы отзывая назад свою реплику. — Просто хочу пить.

Главный возвел глаза к потолку и развел руками, словно обращаясь к богам, которые его не понимают, а потом прошипел: — Так сходи за водой!

Я направился в коридор, где стоял рекламный аппарат с водой, холодной, из природного источника.

Принес два пластмассовых стакана, поставил их на стол к редактору и сел.

— Ужасно хочется пить, — сказал я, выпив один из них.

Второй у меня забрал Главный и тоже выпил.

— Принесу ещё, — сказал я, встал и сделал пару шагов. Тут Секретарь засмеялся, довольно странно, будто у него лопнула какая-то пружина, и я остановился на полпути.

Главный прострелил его взглядом.

Секретарь сделал серьезное лицо. Его глаза выглядели так, как будто он пытается что-то проглотить.

Тогда я решил продолжить движение и — черт побери, опять я забыл, что вчера напился — слегка покачнулся… Секретарь разразился неприятным смехом.

— БОГА РАДИ, ЧЕГО ТЫ ХОХОЧЕШЬ? — рявкнул Главный. Секретарь затряс головой, как будто перезагружается. Успокоился.

— С кем я работаю? — опять спросил Главный и, глянув вверх, покрутил головой.

Я принес ещё воды.

На секретаря я вообще не посмотрел… А Главный теперь решил быть ко мне более человечным и сказал: — Расскажи мне всё. Почему ты запаниковал, когда возникла его мать?

Я сказал: — Эта Милка… Ну, в общем… Это трудно объяснить…

Он прервал меня: — Текст этого типа напечатан в прошлом номере. Но его старуха по тебе почувствовала, что что-то не так, правильно?

— Да.

— Ты вляпался. Видишь, отфутболил её, а она тогда обратилась к конкурентам, чтобы отомстить. Вот… Так что не ОНА ненормальная! И не ОНИ ненормальные. Потому что дело не только в том, что она им позвонила… Нет! Потому что, смотри, они прочесали всю ситуацию и сообразили, что ты посылал людям в Ирак мейлы, в которых расспрашивал о нашем журналисте. Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?

Теперь выхода нет, подумал я. Геповцам пришла в голову та же идея, что и мне — разузнать всё у наших людей, тех, которые там.

— Понимаю. — Отступать больше некуда. Действительно, подумал я, ну что я за человек?

— Поэтому я не хочу больше терять время! — Главный снова занервничал. — Я этому типу звоню всё утро, и он не отвечает! Объясни, в чём дело!

Я почесал затылок.

Начать с войны между Милкой и моей старушкой и закончить войной в Ираке? От такой дистанции у меня помутилось в голове.

Я вздохнул поглубже. И принял решение, моментально, что должен до конца оставаться последовательным в своем рассказе, иначе я просто распадусь на куски. И я сказал: — Всё это ужасно сложно. Он никогда не звонил мне с того телефона, всегда посылал мейлы… Ну, вот… Сейчас он уже четыре дня не дает о себе знать. Я немного забеспокоился, но, если посмотреть трезво, причин для паники быть не должно. Он не обязан был связываться со мной каждый день.

Неожиданно по-дружески, как добрый полицейский, Главный сказал мне: