ХОРВАТСКИЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОПАЛ В ИРАКЕ.

Я уставился на «В ИРАКЕ».

Вот оно что, подумал я… Мы в Ираке… Всё дело в участии, подумал я. Ага. Мы участвуем!

И у нас есть свои жертвы. В Ираке.

Конечно, промелькнуло у меня в голове — вот тогда, когда было нападение на Twinse, наши выходили с заголовками, где было написано, сколько погибло хорватов! Мы их разыскивали… Если бы в Twinse не было никого из наших, мы были бы разочарованы. Потому что нам хотелось быть частью всемирных новостей! Мы пытались пролезть в них с тем же жаром, с которым Ичо Камера пролезал в первые ряды зевак на месте автокатастрофы, чтобы потом увидеть себя в газетах. И это, с Борисом на обложке, следует признаться, логичное продолжение. Пропади в любом другом месте, он мог бы давно сгнить и дожидаться следователей из сериала «Забытый случай». Да всем плевать на него было, один я, кретин, нашел ему работу…

Но вот, «хорватский журналист» пропал в славном, катастрофическом Ираке.

Стал ли он «первой хорватской жертвой в Ираке»?

Так это же стопроцентно горячая тема, черт побери!

Главный ждал, когда я что-нибудь скажу.

Гибнут американцы, но гибнут и наши, это единственное, что пришло мне в голову.

— И что теперь? — смотрел на меня Главный.

Мне нужно было хоть немного времени.

— Ты не совсем в себе? — спросил Главный.

Это напомнило мне о том факте, что я всё еще пьян после прошедшей ночи. Я всё время как-то забывал об этом… Тут они меня и подловили, Милка и геповцы, выбрали удобный момент… Но не будем спешить. Я концентрируюсь, компоную, часть за частью…

— Это фейк, — сказал я трезво, аналитически. — Они ищут первую хорватскую жертву в Ираке. Понимаете, всё дело в этом, типа, мы участвуем в глобальной драме…

Главный смотрел на меня тупо, но я продолжал: — Неужели не ясно, если бы мы по какой-нибудь причине участвовали в этой войне, это стало бы для них праздником!

— Хватит об этом! — заорал Главный. — Почему ты не позвонил этой женщине?

Я развел руками. — У меня батарейка села.

Главный издал тихий стон и, сжав кулаки, зажмурился. На его физиономии было написано, как ему больно, что у него нет возможности меня сейчас избить… А Секретарь смотрел прямо перед собой, как будто из-за всего этого ему очень неловко.

— Она ненормальная, — сказал я. — Позавчера я с ней разговаривал, всё было о’кей. А вчера у меня просто села батарейка.

Главный посмотрел на меня, теперь уже холодно, и открыл «Монитор». Я пока не знал, что там написано, и это существенно затрудняло мою защиту.

Я сидел перед его столом, на этом вот стуле, но я уже был вне игры.

Главный вслух читал абзац о «бесчувственном редакторе ПЕГа», который послал неопытного журналиста в Ирак, а потом «несколько дней не звонил встревоженной матери журналиста».

— Несколько дней? — спросил я. — Только вчера!

— Погоди, — прикрикнул Перо, подняв указательный палец, и продолжил чтение: «Когда ей в последний раз удалось связаться с ним, редактор „Объектива“ просто отмахнулся от неё, сказав, что у него „есть более важные дела, чем разговаривать о её сыне“».

— Нет, это не так, — сказал я, но Главный продолжал: «Ей стало ясно, что с её сыном что-то произошло, потому что им, своим родственникам, он не звонил уже целую неделю».

Тут он уставился на меня.

— Он вообще ни разу не связывался с ними, — сказал я.

Это его смутило, и он повторил: — Ни разу не связывался?

— Она мне именно так и сказала.

— Ну, хорошо, а почему я об этом не знаю?! — взвыл он.

— Ха, да неужели я должен главного редактора… — я произнес эти два слова так, как будто сказал президента Америки — утомлять тем, разговаривает ли какой-то журналист со своей матерью или нет? Ведь ясно же, почему он с ней ни разу не связался! Он сбежал от неё, сбежал в Ирак!

— Хм, — посмотрел на меня Главный. Он опять расположился как полицейский: половиной задницы уселся на край стола, точно напротив меня, и медленно произнес: — Спокойно.

В этом типе кроется талант полицейского, подумал я, за что ни возьмется, всё ему удается.

А он снова взял еженедельник и стал читать дальше, про то, как матери журналиста был сказано, что в Ираке у него «нет спутникового телефона», однако автор статьи, смотри-ка, сомневается в этом и говорит: «Послать в ад боевых действий человека без опыта, да к тому же ещё и без стандартного оборудования — это, пожалуй, слишком даже для ПЕГа». И затем писака ГЕПа делает из всего этого вывод, что «многие детали указывают на то, что ПЕГ что-то скрывает» и что «к сожалению, тревога матери, возможно, оправданна».

«Сейчас для ПЕГа настал момент опубликовать всю правду», закончил читать Главный. Сделал паузу, посмотрел на меня и добавил: — ПЕГ в этом конкретном случае — ты!

Я не знал, следует ли мне кивнуть.

— Итак?

Во рту у меня пересохло, мне нужна была вода. Итак? Итак, мы с Милкой, только мы с ней, разговариваем по телефону, а еженедельник это изучает детально и аналитически… Неслыханно! А всё началось с той ссоры между Милкой и моей старушкой… Какая, однако, эскалация напряжения!

— Всё это — безумие! Она ненормальная! Они ненормальные! — сказал я.

— Кто? — наклонился ко мне Главный и посмотрел на меня с близкого расстояния.

— Они, — сказал я. Я — «кул», но нельзя быть «кул»… когда они «хот»!

— Я не знаю, кто здесь ненормальный! — сказал он, испытующе глядя на меня, словно желая сказать, что тут ненормальным могу быть и я.

Я попытался это проанализировать. Тут ненормальный я — хм… Не звучит ли это немного странно?

— Я не знаю, кто здесь ненормальный… Но я знаю, на чьей стороне