Главный схватился за виски.

И опять взорвался: — Почему ты мне не сказал?! Ты должен был сказать! Ты всё просрал! И ещё как! Ты за это заплатишь!

Тут он, похоже, понял, что я всё еще нужен ему и добавил: — Ладно, об этом после!

Я продолжал: — Он нигде не пишет, что у него не работает спутниковый телефон, при этом он со мной не связывается. Подумай, почему… Он ведет какую-то игру. Я целыми днями изучаю его тексты. И мне кажется, что он хочет выглядеть более чокнутым, чем на самом деле. Когда я с ним первый раз встретился, он показал мне какую-то прозу. Это была та же песня.

— Пэтээсовская проза, — вздохнул Перо Главный. — Сейчас пэтээсовская проза станет темой дня, какая прелесть.

Потом вернулся к теме: — Мы не можем это опубликовать!

— Хм, — я соображал, что бы мне сказать.

— Мы должны опубликовать доказательство, что он с нами связывался… А так не пойдет… Это будет выглядеть подтверждением… — он по-прежнему смотрел прямо перед собой. — Есть у тебя ещё что-то из присланного, что сгодится для этого номера?

— Есть, но там всё одно и то же.

— Дай посмотреть.

У амеров, как говорят, есть ДНК Саддама, мы знаем, что такое бывает, из сериалов, следователи работают как маньяки, а это лучше, чем «Династия», тут есть нефть, из самолета виден дворец, в котором живет семья, которую можно идентифицировать с помощью Y-хромосомы и митохондриальной ДНК, ввиду того что хромосома сына на 99,9 процентов такая же, как у отца, то если под развалинами дворца найдут останки трех трупов, у которых такая же Y-хромосома, велика вероятность, что это будут останки Саддама и его сыновей, а для того, чтобы эксперты смогли сказать, какие из них останки сыновей, а какие Саддамовы, им придется применить другой метод, речь идет о митохондриальной ДНК, которую на профессиональном жаргоне принято называть Евангелием от Евы, так как каждый человек носит в себе материнскую митохондриальную ДНК, так что у сыновей Саддама должна быть такая же митохондриальная ДНК, как и у их матери Саджиды, которую сын Удей позволил убить в 2000 году нашей эры, чуть позже мы, исторически последовательно, направились к президентскому кварталу, где на перекрестках был растоплен асфальт, сломаны фонарные столбы, на тротуаре попадались трупы, а потом стало видно огромное здание цвета песка, нас сопровождали двое из 2-й пехотной дивизии, в огромных залах для заседаний нет электричества, люстры из жемчуга вместе с грудами материалов на полу ждут реставраторов и адаптации, нас предупреждают, чтобы мы не поднимались на второй этаж, который еще не проверен на мины, рядом с дворцом так называемый Майами, здание с несколькими куполами, садом, бассейнами и барными стойками, сейчас здесь один американский отряд, запыленные солдаты сидят возле бассейна с застоявшейся водой, здесь еще и один морской пехотинец, наш человек, из Лики, переселился оттуда лет десять назад, потому что он из смешанного брака, ему было некуда деваться, кроме как в Америку, и сейчас он американец, его зовут Пит, мне он сказал, ему там хорошо так, что лучше не бывает, зарплата, сказал, европейская, и спросил, как у нас, и еще спросил, какая у меня марка машины и не знаком ли я с неким Каракашем, с которым он учился в одном классе, а потом тот тоже стал журналистом…

Короче, возьмем ДНК Саддама, покопаемся в ней и узнаем, жив он или мертв. Это как и всегда — главный вопрос. Когда у тебя с кем-то какое-то дело, прежде всего проверь, жив он или мертв, и только потом вступай с ним в контакт, чтобы не мучиться без всякого смысла, как я, когда стою возле этого бассейна, на месте, где умер мой старик, где его под жарким солнцем свалил инфаркт, и разговариваю с ним, в мыслях и без мыслей, весь этот арабский звенит у меня в голове годами, вот я и вернулся на то место, возле бассейна, где разыскивают ДНК диктатора и ДНК его сына Удея, и митохондриальную ДНК матери Саджиды, а хрена их найдешь, это как поиски в тине, я тону в этом распаде всего, в этом арабском, все эти дни, тону, в центре этой войны, в этой всемирной толкотне, в этой душе, в ничём.

— Это мы опубликовать не можем, — сказал Главный.

Сам знаю, подумал я. Я бы и не подделывал его тексты, если бы их можно было печатать. Теперь тебе ясно, каково мне было… Ну вот… а сейчас возьми и придумай как быть, если ты умный…

— Какого хрена мне с этим делать? — продолжил он.

Я посмотрел на него сочувственно, будто хотел сказать: решения здесь принимаю не я.

Теперь, вглядываясь в глубину проблемы, замолчал даже Перо.

Сейчас он листал какие-то наши старые номера, в которых под фотографиями Бориса были мои тексты.

Углубился в чтение.

— Я смотрю, — сказал он, — у тебя это действительно хорошо получается…

Несмотря на всё, что было, он посмотрел на меня с неким уважением: так, как смотрят на вора, который может открыть любой замок.

— Да ну, ерунда, — пробормотал я.

Он после этого как-то болезненно улыбнулся и глянул на меня так, как будто мы с ним вместе перешли какую-то границу.

— Смотри, — сказал он, — когда тип вернется, окруженный всей этой медиашумихой… Он станет звездой журналистики…

Я задумался над этим, потом сказал: — Всё может быть.

— Знаешь, я тут кое-что подумал. Он ведь не будет заинтересован рассказывать о том, что мы его не публиковали, верно? В таком случае он был бы обычным лузером, а не журналистом, на поиски которого бросилась вся страна, — тут он замолчал, а потом добавил: — А если он не вернется, тоже не расскажет…

Должно быть, он заметил, что я слушаю его с траурным выражением лица, и сказал: — Ну, это я так, мысли вслух…

— Ага.

— Но мы должны просчитать все варианты, — сказал он. И пожал плечами, как бы сдаваясь: — Если принять