Глядя на созданную им пустошь, Баллиста задавался вопросом, что он должен чувствовать. Хороший римлянин, вероятно, размышлял бы о чем-то вроде непреложности судьбы. К его удивлению, главным чувством Баллисты, а не жалостью или виной, была гордость: я, Баллиста, сын Исангрима, сделал это – смотрите на мои деяния и трепещите. Он улыбнулся про себя. Все знают, что мы, варвары, наслаждаемся разрушением ради него самого. И, может быть, не только мы. Он наполовину припомнил строчку из "Агриколы" Тацита: "Рим создает пустыню и называет ее миром". Тацит вложил эти слова в уста каледонского вождя по имени Калгак. Чувство юмора Исангрима не покинуло его много лет назад, когда он дал имя каледонскому рабу, назначенному присматривать за его сыном.

Дозорные были на своих местах. Баллиста подал сигнал к наступлению. Небольшая колонна двинулась в путь на юг. Ночная прохлада уступала место раннему утреннему солнцу. Только внизу, в ущельях, и на поверхности реки все еще держался туман. Скоро станет жарко – по крайней мере, по северным меркам.

Дорога была грунтовой, но, созданная караванами в течение тысячелетий, она была в основном достаточно широкой и удобной для движения. По большей части он держался на плато подальше от реки. Иногда он даже отклонялся на довольно большое расстояние вглубь суши, чтобы обогнуть ущелья, которые спускались к Евфрату; в других случаях он спускался в эти вади, иногда поднимаясь прямо с другой стороны, иногда следуя пойме, пока уклон не позволял ему подняться обратно на плато.

Спустившись к реке, они остановились пообедать в тени рощи диких финиковых пальм, с умиротворяющим видом на реку. Баллиста приказал разведчикам оставаться на наблюдательном посту над ними на плато. После того, как он съел холодного фазана, хлеб и сыр, которые Калгак упаковал для него, он откинулся на спину и закрыл глаза.

Было приятно оказаться за городом, слегка окоченевшим и уставшим после утра, проведенного в седле. Было приятно оказаться вдали от бесконечных помех и раздражений, связанных с организацией обороны Арета. Солнечный свет, проникающий сквозь пальмовые листья, создавал на его веках изменчивые узоры. Поднимался южный ветер; он слышал, как он шелестит в зарослях тамариска. Но даже в этой почти идиллической обстановке его разум не мог обрести покой. Кастеллум Арабум имел гарнизон из двадцати человек. Их было слишком мало, чтобы организовать оборону, и больше, чем требовалось для наблюдательного поста. Он унаследовал этот порядок от предыдущего дукса реки. До сих пор он не нашел времени посетить Кастеллум Арабум. Теперь, возможно, было слишком поздно начинать перемены.

Баллиста сел и оглядел своих людей. Они должны начать двигаться. И снова его поразило, как легко подстраиваться под действия других людей. Двадцать три человека и двадцать восемь лошадей только для того, чтобы отвезти его посмотреть на маленький форт менее чем в пятидесяти милях отсюда. Как и гарнизон Кастеллума, кавалькада была неправильного размера. Она была слишком мала, чтобы отбиться от любого военного отряда сасанидов, настроенного достаточно решительно, и слишком велика, чтобы двигаться быстро. Численность свиты Баллисты, каким-то образом без какого-либо намерения с его стороны, увеличилась, чтобы соответствовать ожиданиям римлян. Дуксу, находящемуся в дороге, нужны были писцы, посыльные, охранники. Ему повезло, что он не оказался обремененным еще и массажистом, кондитером и волосатым греческим философом. Баллиста чувствовал, что ему следовало отправиться в Кастеллум только с Максимом и Деметрием. Двигаясь быстро, они могли бы избежать любых неприятностей. Только глупый кочевник попытался бы ограбить Максима.

Привязанные лошади съели свое сено и либо спали, либо беспорядочно рыскали по земле в поисках чего-нибудь съедобного. Солнце припекало, но в тени деревьев все еще было прохладно. Мужчины отдыхали или лежали, тихо разговаривая; у них было все время мира. Баллиста снова лег и закрыл глаза. Внезапная детская фантазия овладела им. Почему бы просто не оседлать коня, ускользнуть и в полном одиночестве отправиться на запад, чтобы никогда не возвращаться к шумным раздражениям Арета? Но он сразу понял, что это невозможно. А как насчет Максима и Деметрия – и Калгака? И тогда возникает большой вопрос: куда бы он пошел? Сидеть в своем залитом солнцем саду на утесах Тавромения или пить у камина в отцовском зале с высокой крышей?

В конце концов именно Ромул снова заставил их двигаться, указав с некоторым упреком, что теперь они не доберутся до разрушенного караван-сарая, который отмечал точку на полпути, до наступления темноты. Баллиста сказал, что это не имеет значения. Максим громко и неоднократно повторял, что это было скрытое благословение: такие места, несомненно, кишели змеями; открытый воздух был намного, намного безопаснее.

День прошел по схеме утра: река слева, широкая пустота неба и земли, широкая дорога вдоль плато, всегда поворачивающая на юг. Как и утром, иногда они спускались по дороге в овраги, и лошадиные копыта посылали впереди дождь камней, иногда дорога снова поднималась прямо, а иногда она не торопилась, извиваясь, спускалась к реке и бежала вдоль поймы, через тамариски и финиковые пальмы, пока не появилась подходящая появилась возможность вернуться на плато.

Низкое зимнее солнце отбрасывало длинные тени слева от них, превращая лошадей и всадников в странных вытянутых зверей, как вдруг что-то произошло. Все началось тихо. Максим наклонился, коснулся колена Баллисты и мотнул головой в ту сторону, откуда они пришли. Баллиста повернул своего коня в сторону, чтобы лучше видеть. Кавалерист, дежуривший в тылу, был в поле зрения. Он был далеко, но быстро догонял их. Он скакал галопом, хотя и не совсем ровно. Южный ветер поднимал пыль, поднятую его лошадью, вверх по течению позади них. Колонна остановилась. Поняв, что за ним наблюдают, кавалерист собрал концы своего плаща в правую руку и помахал ими в воздухе - обычный сигнал "вижу врага".

Он все еще был далеко. Они ждали, не сводя глаз с кавалериста, а глядя поверх него, чтобы увидеть, что может появиться. Пять эквитов-сингуляров с колонной, развернутой веером в линию. Позади них флегматично ждали слуги с вьючными животными. Писцы и посланники быстро переговаривались между собой. Все они выглядели очень испуганными, кроме писца с испанским акцентом, который ждал так же бесстрастно, как и любой из солдат.

Ничто не проявило себя к тому времени, когда кавалерист остановил свою лошадь перед Баллистой.

–Доминус, легкая кавалерия сасанидов, лучники – около пятидесяти или шестидесяти человек - примерно в трех милях отсюда.

-В