был взволнован, но я ничуть не встревожился, полагая, что с подобными случаями мы столкнемся не раз, прежде чем достигнем суши, и ничего страшного в этом нет, нас просто испытывают, но не губят. Однако, поднявшись наверх, я увидел за штурвалом Йайу, а в углу хныкал, причитая, юный Индрус.

Я бросился к румпелю, и тогда Йайа, развернувшись спиной ко мне, начала подниматься вверх по мачте, чтобы привести в порядок обвисший парус. Тем не менее я все еще верил, что крупные неприятности нам не грозят и мы наверняка переживем эту грозу, но очень быстро стало очевидно, что попытки закрепить парус потерпели неудачу, и тут же мы угодили в самую сердцевину шторма. Началась жуткая качка, судно то взмывало ввысь на волне, то ныряло в море, все предметы прибило к корме.

Изо всех сил я старался управлять кораблем, но поскользнулся на мокрой палубе и упал, меня снесло к открытой двери в каюту, и я кубарем покатился по ступенькам вниз, а потом всем телом врезался в деревянную обивку. Я утер лоб, и моя ладонь покраснела от крови, но хотя у меня кружилась голова, заниматься раной было не ко времени. Я со всех ног бросился назад к штурвалу.

За штурвалом стоял Гавеш. Я посмотрел вверх, Йайа отчаянно балансировала на мачте, одну голую ступню уперев в выступ, другой стараясь зацепить парус, и на миг мне почудилось, что ей это удастся, но могучий ветер опять подул в нашу сторону, и я увидел, как она пошатнулась, не удержала равновесие и упала в море. Я закричал, ринулся к борту, Йайа вынырнула на миг, глотая воздух широко открытым ртом, и снова ушла под воду, последней исчезла ее поднятая вверх в тщетной надежде рука. Бессмысленно было бы нырять за нею, ее уже унесло течением, но, к моему ужасу, Гавеш скинул сандалии и вспрыгнул на борт.

– Стой! – хрипло крикнул я. – Ты утонешь!

Он помотал головой, глупый мальчишка, и нырнул вслед за ней. Тогда я занялся тем, что представлялось мне единственно целесообразным в тех обстоятельствах, – упорно старался увести судно обратно, в безопасное место, и громко звал Индруса на помощь.

Все вокруг казалось красным, ибо кровь текла по моему лицу, и я удивил сам себя, когда принялся хохотать как безумный. Йайа и Гавеш наверняка утонули, никто не смог бы уцелеть в тех коварных водах, и все, что я мог поделать теперь, это спасти Индруса и себя.

Оглушительный грохот в небе, прожилка молнии слева от меня, другая справа, а потом – тьма.

На ноги я встал спустя почти месяц, что немудрено, поскольку у меня были сломаны правая рука, несколько ребер и правая лодыжка. Старая женщина, сказавшая, что зовут ее Тозия, держала мои переломы в деревянных шинах, пока они не зажили. Тозия всю свою жизнь провела на взморье в Келимане[84], родила девятнадцать детей, и почти все они погибли в море либо в межплеменных войнах, истощавших нашу страну. Слепая от рождения, Тозия понятия не имела, каково это – любоваться закатом, смотреть на звезды или заметить ласковое выражение на лице человека. Лишь с чужих слов она знала, как выглядят деревья, какими вырастают цветы и на что похожа человеческая фигура, но нельзя было проверить, насколько верно в ее голове были воссозданы эти образы.

Нашла меня утром на побережье, куда меня вынесло приливом, именно Тозия. Еле живой, я цеплялся за обломок корабельной обшивки. О Йайе и Гавеше не было ни слуху ни духу, и я догадывался, что отныне они лежат на дне океана. Впрочем, Индрус пережил бурю – чудом, надо полагать. Тозия и его забрала в свой небольшой дом и, не жалея сил, выхаживала паренька, но спустя неделю он все же умер от ран. Когда я снова начал ходить, она повела меня на поляну в лесу, где похоронила Индруса, я увидел могильный холмик и простой камень. По ее словам, резьбу на камне она сделала сама, используя нож с акулой, вытравленной на деревянной рукоятке, работу глаз взяли на себя ее пальцы, ими она видела формы, возникавшие перед ней.

– Он хоть что-нибудь сказал? – спросил я, представляя, как напуган был Индрус, когда его, вцепившегося в деревянный обломок, понесло неведомо куда. – Он понимал, что произошло?

– Понимал, – ответила Тозия, когда мы встали у того места, где лежали его кости. – Из вас двоих, я думала, выздоровеет он, ведь с каждым днем ему вроде бы становилось лучше и лучше, но однажды вечером он начал кашлять кровью и умер, не прошло и часа. У него внутри что-то повредилось, так я думаю. Твои раны легче было нащупать и вылечить.

– О чем он говорил? – спросил я.

– О своих родителях, – ответила Тозия. – Как они продали его человеку, который дурно с ним обращался.

– Я знал его, – сказал я. – Он заставлял Индруса надевать медвежьи шкуры, когда они совершали совокупление.

Старая женщина повернулась на звук моего голоса и удивленно приподняла бровь:

– Надевать шкуры животных? Что за диковинное издевательство?

– У некоторых мужчин весьма своеобразные повадки, – сказал я.

– Знавала я мужчин, всяких и разных. – Тозия слегка поежилась. – Но никогда не слыхала ни о чем подобном. Ладно, мальчик выиграл покой, Сыч-Копьеметатель проводит его в следующий мир. А ты? – спросила она, когда мы зашагали прочь от могилы паренька к домику Тозии. – Что ты теперь будешь делать? Куда отправишься?

– Дальше, – сказал я. – Вглубь континента. Отправлюсь на поиски…

– Парня с искореженными ногами, – перебила меня Тозия, и я удивленно взглянул на нее.

– Да, – подтвердил я, – моего двоюродного брата. Вернее, таковым я его считал. Он стал причиной неслыханного предательства. Но как вы узнали?

Она подняла руки к небу ладонями вверх.

– Я вижу больше, чем многие мужчины и женщины, – сказала она. – Когда у меня, рождавшейся, отняли зрение, взамен я получила в дар множество разнообразных чувств и ощущений. А кроме того, – добавила она с лукавой улыбкой, – в бреду ты часто упоминал этого парня.

Так я начал все сначала – лишь затем, чтобы потерять еще больше близких людей и совершить путешествие в одиночку. В тот вечер я сидел на берегу, прикидывая, какой корабль я построю, когда окончательно выздоровею, – очевидно, более надежный, нежели тот, что привез меня сюда, – и тогда я впервые подумал, стоит ли мне исполнять свой долг. Мой кузен, конечно, заслуживал расправы – меткого выстрела охотника из засады, – но испытаю ли я удовлетворение, убив его, особенно теперь, когда из-за моих поисков погибли трое ни в