покраснели глаза. Сарыбай, человек опытный, разгадал подлую хитрость Домбу.

— У, чтоб тебе пропасть… — пробормотал он и добавил, тут же взяв себя в руки: — Ладно, было да сплыло, пора и забыть. Как бы только не напакостил он нам еще. Бойся того, кто бога не боится, так мудрые говорили…

4

В 1868 году Кудаяр-хан отправился на поклон к губернатору Ташкента.

Абиль-бий добился, чтобы на поминки по Джаманкулу прибыл ханзада с приближенными, и надеялся таким образом сломать лед отчуждения между кочевой знатью и ханским двором. Надежды его не оправдались. Абиль отправился в орду сам, повез богатые подарки и встречен был хорошо: хан пожаловал ему парчовый халат и чин датхи, включил Абиль-бия в свиту, которая должна была сопровождать Кудаяра в поездке к губернатору.

Генерал-адъютант фон Кауфман принял хана весьма радушно. Это был нужный для генерала ход, и потому он охотно вступил в переговоры, соглашался с тем, что кровавые стычки нежелательны, сочувственно принял заявление хана о том, что в стычках этих главным образом повинны некоторые смутьяны, баламутящие орду. Впредь упаси боже от кровавых сражений, заметил генерал и добавил, что великий император и не помышляет о войне с маленьким Кокандским ханством. Напротив, он относится к хану отечески милостиво и готов защищать его престол от врагов внешних и внутренних. Если обрушится на Коканд какая-либо беда, государь всея Руси воспримет это как беду собственную. Хан Ко-канда может спокойно восседать на престоле под таким покровительством. Но если хан или кто-либо из его беков захотят последовать за смутьянами, если возникнет малейшая возможность беспорядков, повелитель всея Руси того не потерпит. Он, губернатор, дружески предупреждает хана об этом.

Хан и губернатор вскоре перешли к выработке так называемого "Положения". По условиям этого положения, земли Коканда вплоть до Ташкента входили в состав Российской империи. Хан и его беки не должны чинить препятствий вооруженным путешественникам, едущим с научными целями в Ферганскую долину. Русские купцы получали право свободно торговать в любом городе ханства. И, наконец, обе стороны должны были вступать в отношения или переговоры с каким-либо еще государством только по взаимном уведомлении и согласии. Генерал-губернатор заверил Кудаяр-хана в уважении к его власти.

Кудаяр-хан вернулся к себе во дворец успокоенный. Будто спали с плеч его все заботы о внутреннем и внешнем благополучии государства. И осталась у него в руках лишь драгоценная золотая монета — собственная власть.

5

Откуда-то издали послышался яростный собачий лай" потом — конский топот. Мадыл, поглощенный работой и своими размышлениями, не обратил на это внимания, и только громкий окрик заставил его поднять голову.

— Эй ты, греховодник, очнись!

Мадыл вздрогнул и поднял голову. Перед ним остановился всадник на вороном коне. Мадыл торопливо отер испачканные краской руки прямо об одежду и подошел принять коня, помочь всаднику спешиться.

— Добро пожаловать… Добро пожаловать, дядя хана!

— Пожаловали, пожаловали на тебя поглядеть, — усмехнулся гость.

— Милости просим, сходите с коня, — повторил уже свободнее опомнившийся от первого испуга Мадыл.

— А где пять лошадей?

У Мадыла снова смятенно заколотилось сердце.

— Не могли раздобыться… Вы сами знаете…

Всадник напирал конем на Мадыла.

— Что знаю? Кого ты обмануть хочешь, барсук, повторяя изо дня в день одно и то же?

Мадыл попятился.

— Разве мы не отдали бы, если б было что…

Всадник обрушил на голову Мадыла новый град ругани, но на этот раз обозленный Мадыл не отступил и не потупился.

— Хватит вам! Не ругайтесь и конем не напирайте, — сказал он. — Чего позорите? И без того с нас хватает горя. Потерпите, рассчитаемся как-нибудь…

— Как-нибудь? Это подать самому хану! Нужно пригнать пять лошадей, а не как-нибудь. Хан не может дожидаться, пока вы тут чешетесь! Понятно?

Мадыл теперь уже не давал спуску.

— А где их взять? Родить, что ли?

Всадник от гнева чуть языка не лишился.

— Гляньте на него… послушайте, что несет этот голодранец!

— Голодранец, говоришь? Пускай! Бог создал не одного только дядю хана, голодранцев тоже он сотворил.

— Хватай его! — заорал всадник. — Вырвать ему его поганый язык!

Молча наблюдавшие за их перепалкой пятеро конных джигитов тут же спешились и кинулись на Мадыла. Но справиться с ним было не просто. Он сопротивлялся отчаянно, отбивался от наседавших джигитов попавшей под руку жердью. Жердь с треском переломилась, и пятеро одолели-таки одного, поволокли за руки и за ноги, награждая пинками, хлеща плетьми.

С плачем подбежала жена Мадыла, бросилась к мужу; один из джигитов так оттолкнул ее, что женщина упала, но тут же вскочила и снова бросилась Мадылу на помощь. Ее отталкивали, отшвыривали, а она не унималась и все старалась своим телом загородить мужа от ударов. Платье на ней скоро было изодрано в клочья; разъяренной волчицей налетала она на обидчиков, царапала их, кусала за руки, била, что было сил.

Всполошился весь аил; кричали женщины, ревели, пряча лица в материнских подолах, перепуганные ребятишки.

Мадыл сопротивлялся до тех пор, пока не потерял сознание. Только тогда джигиты смогли связать ему руки, заворотив их назад.

В аиле из мужчин в это время никого не было, только больной Сарыбай. Он слышал крики и плач и попытался было встать, но не смог. Суюмкан как могла успокаивала мужа, потом поднялась, достала выделанную шкуру серебристой рыси — большую, красивую — и пошла просить милости у разгневанного всадника на вороном коне.

— Дядюшка хана, смилуйтесь, пощадите… — не утирая бегущих по лицу слез, смотрела она всаднику в глаза. — Бедность и щедрому вздохнуть не дает. Только из-за бедности нашей не смогли мы заплатить подать вовремя. Вы сами видите, как мы живем, иначе разве стали бы мы спорить из-за каких-то пяти лошадей.

Всадник слушал ее и любовался красивым рысьим мехом.

— Ведь Мадыл, бедняга, работал, не покладая рук, делал решетки, красил жерди, только бы подать уплатить…

Суюмкан встряхнула рысью шкуру, чтобы лучше заиграл мех.

— Вот перед вами последняя добыча охотника. Примите малое за большое, плохое за хорошее, дядюшка хана, приторочьте наш скромный подарок к седлу вашего коня. Помилуйте горемычного, он не виноват…

— Выходит, хан должен сидеть и дожидаться, пока вы продадите ваши кереге и уплатите подать?

Всадник подъехал вплотную к Суюмкан. Ожидая удара камчой, она, стиснув зубы, опустила голову. Он замахнулся было, но одумался, — как-никак, перед ним стояла женщина.

Суюмкан медленно подняла голову, и в глазах у нее теперь не было страха, они горели гневом.

— Батыр! Вы камчой не замахивайтесь! Кто ударит женщину камчой, тому не будет в жизни счастья, — сказала она.

Всадник, наклонившись с седла, посмотрел