то левому соску досталось от души. Багровая полоса расчертила грудь, а первые капли крови пролились на подмостки.

Третий, четвёртый, пятый. Болевые ощущения терзали плоть нещадно, но сломать прокачанную волю были неспособны. Молчала, будто немой партизан под опиоидами. Тётка бесилась, пыхтела, требовала заменить хлысты. Лупила и так и этак, даже в промежность умудрилась попасть, раздербанив нежную плоть, но я, как стойкий по уши оловянный солдатик, набычившись, взирала на вечернее питерское небо, не проронив при этом ни звука.

Девятнадцать! Двадцатый пришёлся по ягодицам — смазала чутка, целила между ног, но рука на нерве дрогнула. Баба, чертыхнувшись, полезла на подмостки. Запах крови затуманил разум: поди, решила меня придушить или ещё чего, но была остановлена охраной. Пара ударов по почкам и печени привела бабу в чувства, и она, охая, заняла место в первом ряду.

Взглянув под ноги на лужу крови, поморщилась. Ещё пятьдесят плетей. Выдержу ли? Заприметив докторов, успокоилась: подохнуть не дадут, шоу должно продолжаться. ВИП-гостья жаждет крови. Алчущая толпа на взводе. Княжна жива, сука такая! Орать не желает! Запороть бы её до смерти, а затем сжечь на всякий случай.

Я не утрирую: то и дело из толпы слышались предложения с призывом обложить меня покрышками, поджечь и посмотреть, чего будет. Чего будет? Зайдите покурить на пороховой склад и узнаете! Аристократы — такие аристократы, вся шелуха мигом слетела. Ни чести, ни достоинства, и мне с этим жить. Учиться шесть лет, унимая порывы растерзать в клочья. Где студенческое братство? Чувство локтя? Тоже мне, белая кость нации… Может, я чего-то не понимаю, или у императрицы такой хитрожопый план: разделяй знать и властвуй, сидя на печи? Товариществом здесь и не пахло. Воспитывают не деятельных личностей, а злобных шакалов, готовых грызть друг другу глотки.

Что же будет в армии? Не нравится мне такой расклад, ой, не нравится! Поговорить бы по душам с императрицей, порасспросить за мотивы. Да только нужно ли? Империя стоит, не шелохнётся. Богатеет день ото дня. Кто я такая, чтобы подвергать сомнению деяния короны?

Маги-лекари, обработав раны, вынесли вердикт, что помирать я не собираюсь, можно продолжать экзекуцию.

Плеть Лопухиной жалила филигранно. Княжна била с оттягом, сильно, не жалея, но не задевая нежных мест. Ни один удар не пришёлся на грудь или живот. Вслед отработал Безобразов. Парень старался как мог, но девятая плеть всё-таки щёлкнула по груди, я лишь поморщилась, но стерпела. Рука Лё Гран оказалась лёгкой. Или умелой. Стегала невероятно сильно, но травмировала кожу меньше остальных. Откуда только опыт подобного толка? На ком, интересно, навыки оттачивала? Додумать мысль не дала Яра. Тут я познала много новых граней боли. Как по спецзаказу прилетело. Впервые от спины отошли пласты кожи, пара кусочков шлёпнулась у ног. Как же хорошо, что девчонка секла крайней. Сознание едва теплилось в голове, а крик грозился вырваться из груди, ещё немного — и я сломаюсь. Обезумев от боли, до крови прикусила язык. Яра, сука! Да не тяни же ты, заканчивай!

Странно, всё стихло. Будто звук выключили. Похоже, я оглохла. Разве от боли можно оглохнуть? Не думаю. В прошлой жизни я слышала, как лопаются глаза, хруст позвоночника, треск раскалывающегося черепа, — я умирала, и не раз, а тут какая-то вшивая плётка!

Кап, кап, кап, шлёп. Дециметровый кусок кожи шлёпнулся на пропитанные кровью доски. Звуки есть, а чего тогда так тихо?

До слуха донёсся стук каблуков, а затем мягкий, но властный голос, усиленный магией, заполнил всё пространство академической площади:

— Божиею Милостию Мы Анна Иоанновна, Императрица и Самодержица Всероссийская, и прочая, и прочая, прочая! Здесь и сейчас, милуем княжну Нагую Ольгу Фёдоровну, прямым указом своим! Да будет так!

Со всех сторон раздался одобрительно-лицемерный гомон. Представляю, что сейчас творится в умах тех, кто предлагал устроить аутодафе.

Императрица, обойдя по кругу, остановилась напротив лица. Вынув кружевной платок, приложила к рассечённой щеке.

— Осталось десять плетей, Ваше Императорское Величество. Я отдохнула и требую продолжения банкета. Шакалы ещё не насытились. — Сплюнув кровь под ноги самодержице, встретилась со взглядом колючих голубых глаз.

— Думаешь, я позволю тебе стать мученицей? Считаешь меня за дуру? Шестьдесят плетей — ни единого крика. Да у тебя даже глаза сухие. Ты снесёшь все пытки и станешь героем империи в очередной раз, после этого мне останется сложить корону. Нет, Оленька, я не дам тебе шанса. Сегодня я — великодушная и справедливая императрица, а ты так и останешься помилованной преступницей.

— Скажи, Анна, откуда такая лютая ненависть ко мне? Разве не понимаешь, что дети за отцов не отвечают? Почему, вместо того чтобы заручиться поддержкой и обрести верного короне союзника, ты с бараньим упорством лепишь из меня врага? — выпалила на одном дыхании, а в голове заиграла мелодия… Еду в Магадан!

— Дерзкая, наглая, взбалмошная, и почему ты не моя дочь? Всё отвратительно банально, Оля. Самой мерзко на душе. Я в своей жизни любила трёх человек: Марию, пуще сестры, благоверного и Гришку Распутина. Бабка твоя лишила меня всего, что было любо и дорого. Я простила ей Григория. Готова была простить убийство императора, но ей было мало — она возжелала корону. Немыслимая сила и власть лишила разума, а этого я стерпеть не смогла. Ты, девочка моя, всколыхнула во мне боль, ярость, негодование. Буду с тобой откровенна: одной рукой готова тебя обнять, а другой — вонзить нож в сердце. Сейчас ты молода, неопытна, но рано или поздно перед тобой встанет выбор. Не совершай ошибок Марии, вспомни наш сегодняшний разговор. — Императрица на миг задумалась, взгляд поплыл, будто вспоминала нечто неприятное.

Замешательство длилось несколько секунд, а затем самодержица продолжила:

— За наказание извини, я убила двух зайцев одним выстрелом. Плеснула елея на душу, а заодно и крысам указала, кто в доме кошка. Молодое поколение прониклось, можешь не сомневаться. Уж если я свою любимую фаворитку приказала до смерти сечь, то что тогда ожидает прочих ослушников? Компенсацию проси какую пожелаешь, я выполню любую просьбу, в границах рационального, конечно.

— Десять оставшихся плетей. Сегодня! Сейчас! В кабинете ректора.

— Тебе мало боли, княжна? Да с тебя кожа ломтями отваливается! Моё слово — нет!

— Ты не поняла, Анна. Пороть буду я.

* * *

Точёная нагая фигура будто статуя стояла у высокого стрельчатого окна. Взмах плети — и первый кровавый штрих распустился на нежной бархатной коже. Раздался тихий стон. Второй удар, третий, четвёртый. Остановилась на